«ЛЮБИМЫЙ ГОРОД ОТ ПЕРВОГО ЛИЦА». 

«Моя цель — сделать советских людей красивее, привнести в их жизнь радость».

— Одежда существует для того, чтобы подчеркнуть индивидуальность человека. Она либо усиливает красоту, либо стирает ее.

Я впервые попал в Москву в 1954 году, когда учился в Ивановском химико-технологическом техникуме, где я собирался стать художником по тканям. Группу учащихся послали на три дня в Москву на экскурсию. Это было такое поощрение за хорошую учебу. Была зима, нас поселили в каком-то общежитии. Помню в первый же день мы все свои деньги, а было у каждого рублей по пять, проели. Лакомились мороженым, конфетами и даже пирожками. Время-то было голодное. Я тогда впервые попал в Мавзолей, где лежали Ленин и Сталин. Мы простояли весь день в громадной молчаливой очереди, которая начиналась аж за Манежем. Замерзли и устали смертельно! И потом два дня голодные и холодные лежали пластом. Я запомнил Москву надолго — холодной, заснеженной, неприветливой, бело-черной. Город был огромен, он подавлял. Конечно, после маленького провинциального Иванова Москва воспринималась как мощный колосс. Все же побывать в Москве и в Мавзолее было для меня большим счастьем. Это было очень яркое, наиболее сильное впечатление юности, которое запомнилось на всю жизнь.

Второй раз я попал в Москву уже через два года, в 1956 году, когда меня, как отличника, для продолжения образования отправили сдавать вступительные экзамены в текстильный институт. (Сегодня это Московский государственный текстильный университет имени А.Н. Косыгина.)

Я уже на экзаменах передумал поступать художником по тканям, мне захотелось стать дизайнером одежды. Я сдал необходимые для отличника два экзамена по живописи и рисунку.

Но Москва встретила меня недружелюбно. Меня поселили в общежитие только на время экзаменов и предупредили, что мне место для проживания на время учебы предоставить не смогут.

И еще не знаю почему, но многие из тех, кто сдавал тогда экзамены, воспринимали меня как соперника или даже врага, который может помешать им поступить в институт. Говорили: куда ты, ивановский, ситцевый, мол, лезешь?

А я должен был остаться в Москве, потому что в Иваново мне ничего «не светило». У меня была только мать — уборщица и прачка, которая ничем мне помочь не могла.

Я уехал в Иваново перед учебой и подружился с одной простой женщиной, которая на своем участке выращивала цветы и продавала их на базаре. Я напросился к ней помощником по саду и заодно получил разрешение рисовать ее цветы. Это и было главной моей целью — рисовать цветы.

Она-то и решила мне помочь, сказала, что в Москве живет и работает в министерстве легкой промышленности ее сын, который, возможно, поможет мне решить проблему с жильем. К нему я и приехал. И оказалось, что в его семье двое маленьких детей, которым нужна нянька. Он и его жена предложили мне жить у них и работать: нянькой и домработницей одновременно. Работы я не гнушался. С семи лет работал по дому, привык жить тяжело и голодно. И потому с радостью согласился. Так я и прожил первые полтора года в этой семье, спал на полу между двумя детскими кроватками, убирался по дому, ходил в магазин, прислуживал, когда приходили гости. Ко мне относились по-доброму, как к родному. Но я был все же «бедным родственником» и понимал всю сложность этой ситуации. Тем не менее, я очень благодарен этим людям за то, что они меня выручили. Позднее, когда я стал в институте активным комсомольцем и даже профсоюзным активистом, мне, наконец, дали место в общежитии, и я стал жить, как все студенты. Я прожил в общежитии год. Не помню точно — что, как и почему, но жили мы с соседями по комнате недружно. Был один парень с Украины — толстый, сытый, высокомерный. Другой был в постоянной депрессии.

Но институт и Москва потихоньку стали меня принимать. Я был на первых ролях в культурно-массовой деятельности, проводил вечера, пел, танцевал, читал стихи, работал в горкоме комсомола по вопросам культуры. С друзьями мы создали очень популярный среди студентов сатирический театр моды, с которым выступали на известных площадках. Я не замечал, что мне плохо. Это была классная, интересная жизнь!

В те годы я часто приходил отдыхать и рисовать на территорию Донского монастыря, который был недалеко от общежития. Это место стало для меня одним из первых любимых мест в городе.

Но однажды в общежитии, в конце учебы произошел случай, который меня потряс! Когда я вернулся после летней, в каникулы, работы в стройотряде, то обнаружил, что весь мой юношеский архив, все мои детские и студенческие фотографии, все мои рисунки, которые я собирал с детства, и которые хранились под кроватью в чемодане, исчезли. Это комендант почему-то решил, что я совсем уехал домой, и все выбросили на помойку! Это была трагедия, которая лишила меня моей личной истории.

Я закончил институт. Тогда начался мой роман с Маришкой, которая была одной из лучших студенток. И в 1959 году мы поженились. Через год родился Егор. Началась сложная семейная жизнь, потому, что у меня не сложились отношения с тещей, которая почему-то решила, что я женился на не ее дочери, а на ее квартире. И еще я был для нее бедный прачкин сын, а они были людьми более высокого полета.

Наши семейные отношения были очень натянутые и сложные на протяжении 9 лет, пока нас не развели и меня не выгнали  из дома.

После института я начал работать художником на фабрике спецодежды в Бабушкине. И в 1963 году ко мне неожиданно пришла известность. Однажды я решил для себя сделать соотечественников красивее, привнести в их жизнь радость. Не могу смириться с однообразием и серостью. И уж если не в масштабах Великой страны, то хотя бы в собственном трудовом коллективе. Я начал со спецодежды.

Все началось с того, что мне поручили разработать коллекцию телогреек. Для работников заводов и фабрик, для сельских жителей. Это была первая моя серьезная работа. И я был тогда увлечен народным искусством. Я фактически создал новый образ стеганой телогрейки. Предложил их делать из цветастого ситца, который превратил невзрачную одежду серого и бурого цветов в яркое, играющее всеми цветами радуги, изделие. Но когда я показал эту коллекцию художественному совету фабрики, то все члены совета были в шоковом состоянии. Очень милые, но советские женщины, отстаивающие общепринятые каноны моды, они меня обвинили в том, что я устроил им цирк, впал в детство и так далее и тому подобное. Неприятие вызвали и другие мои работы — платья и юбки из павловопосадских платков. Достаточно представить себе эту красоту, выполненную из тонкой шерсти, раскрашенной во все цвета Природы. Но и это показались кому-то излишне праздничным, вызывающим, а значит, Боже упаси (!), аполитичным и безыдейным. Та же реакция на декорированные валенки, в которых, как говорится, не стыдно и на собственной свадьбе появиться. Но искусствоведы со Старой площади знали лучше, что следует носить во время трудового процесса, чем практик из Иванова.

*Кстати сказать, еще в 1957 году при окончании текстильного техникума я написал дипломную работу на тему спецодежды. В то время это было нонсенсом. Носить красивую рабочую одежду было непринято. Чиновники не представляли, как «кирзачи» или роба может быть гордостью рабочего? А я им предложил свой вариант, когда при определенном дизайне спецодежду будет носить приятно и неунизительно. Всякая одежда должна помогать человеку быть гармоничной личностью, в том числе и стильная телогрейка. Увы, ничего тогда так и не доказал. Не приняли мое ноу-хау, обсмеяли. В знак протеста я устроил им выставку: кирзовые сапоги раскрасил в ярко-оранжевый цвет, а телогрейки — вообще в немыслимые для того времени цвета. А сейчас мои тогдашние идеи воплощают в жизнь молодые художники-модельеры, участвующие в этой выставке.

Я, честно говоря, растерялся и расстроился. Но, по счастью, на этом совете по случайности были журналист из АПН Слава Петухов и ведущий фотокорреспондент агентства Юра Абрамочкин, а с ними — один французский журналист, который очень заинтересовался этой русской национальной экзотикой. И они приняли решение сделать со мной большое интервью с фотографиями моей коллекции в рисунках, которое было вскоре опубликовано в «Пари Матч».

И с этого случая начался просто бум. Ко мне приезжали журналисты из «Лайфа», «Лука», «Штерна», других зарубежных изданий. Я оказался очень популярен за границей. Впервые в мире заговорили о русском дизайнере одежды. Но я сам ничего особенно в себе не видел — был как все.

А на фабрике меня просто затравили, устроили товарищеский суд, сняли с должности, довели до нервного срыва, я на нервной почве чуть не потерял зрение. Меня перевели в цех, где можно было из остатков тканей делать женскую одежду и сдавать ее в московские магазины. И новый магазин «Светлана» на Кузнецком Мосту стал покупать у фабрики эту одежду.

Позднее я начал работать в знаменитом Доме моделей на Кузнецком Мосту.

Не было бы счастья, да несчастье помогло! Мир впервые заговорил о русском дизайнере. А было вот как. В апреле 1965-го в Москву приезжает французский певец Жильбер Беко. Его сопровождала целая свита его друзей, среди которых первые лица мировой моды. Пьер Карден и Марк Боан. Зайцев о визите знаменитостей знал. 24 апреля в Доме моделей на Кузнецком Мосту ему сообщили, что приехавшие в Москву месье хотели бы встретиться с ним завтра в 10 часов утра в холле гостиницы «Киевская». Но что скажет КГБ? Не ходить?! Не встречаться?! Где твоя советская гордость?! Смелость и умение рисковать —  ещё одна черта художника. На рынке у метро «Аэропорт» купил какой-то модный плащ, чтобы не выглядеть замарашкой, взял напрокат замшевый пиджак. Целое утро провёл с французами, даже впервые был вместе с ними в Оружейной палате, а на обед, который проходил в ресторане «София», напротив памятника Маяковскому, он по просьбе новых друзей принёс и показывал свои эскизы и новые наработки. За этим обедом и был сделан знаменитый снимок, появившийся вскоре в американских газетах.

А уже в 1965 году в западной прессе прошла большая статья под заголовком «Он диктует моду Москвы» — и моя фотография в черном остромодном пальто без воротника, который я сшил себе еще в институте.

Пошли письма от западных коллег с предложениями встретиться, сотрудничать. Но я не знал ни одного иностранного языка и до сих пор не знаю. Поэтому говорить о сотрудничестве было бы проблематично. Но в 1969 году в наш Дом моделей поступило предложение от американской фирмы «Селаниз», которая производит шелковые ткани, чтобы Зайцев сделал для них эксклюзивную коллекцию женской одежды. Руководство заявило, что создать такую коллекцию одному дизайнеру не под силу, что все художники дома могут принять в этой работе участие. Я говорю: тогда и делайте сами. Но в итоге пришли к компромиссу: мы стали работать втроем — Ирина Крутикова, Ирина Телегина и я. Мы сделали блестящие вещи. С этой коллекцией мы должны были поехать за границу, но нас, естественно, не пустили. И она путешествовала по всей Северной Америке и принесла фирме большой успех. После этого мне предложили делать коллекции для лучших магазинов мира. Но представьте то время — мне в ЦК партии сказали, что мы не будем одевать Запад. И посоветовали мне дать отказ и уйди на дно: «Замолчите, и чтобы вас больше было не видно». Прессе запретили писать обо мне.

А в 1974-м в чехословацком журнале «Кветы» вышла перепечатка из французской прессы, где я был назван в числе пяти выдающихся модельеров мира за сто лет: Фридерик Порх (19 в), Поль Пуаре, Коко Шанель, Кристиан Диор и Слава Зайцев. Ни больше ни меньше! Это меня окрылило. Я как ненормальный прибежал тогда к тогдашнему председателю Совета Министров Алексею Николаевичу Косыгину, с семьей которого я дружил, и говорю: надо что-то делать, это же авторитет страны. После этого в дом моделей пришли какие-то люди и меня окончательно затравили и начались прикрытые гонения. Я понял, что работать в этой отрасли мне не дадут. Я ушел из официальной моды, два года «болтался» без пристани, и однажды мне пришло в голову решение перейти в сферу быта и создать свое ателье.

В качестве отступления. Работая с 1965 по 1979 г. в Общесоюзном доме моделей одежды на Кузнецком Мосту, я первым сумел порвать с практикой коллективного создания одежды. Первым открыл (убедив в необходимости этого и власти) свой Дом Моды (1982 г.). Первый и длительное время единственный из отечественных модельеров ставил на одежду именной лейбл. Наконец, первым из коллег выпустил (в 1992 г.) совместно с французской фирмой «L´Oreal» собственные духи «Maroussia», чрезвычай¬но популярные на Западе. Годом позже по моему эскизу в Бельгии была выпущена экспериментальная партия стульев(!). Нечеловеческие усилия и русское упрямство сделали свое дело. Русская мода достигла мирового уровня.

Знаете, в 1978 году я вообще хотел оставить мир моды. Ушел с самого крутого места — художественного руководителя Общесоюзного дома моделей. Помню, после одного из шикарных показов вышел на улицу с огромными сумками, набитыми вещами, какими-то аксессуарами, и потащил их к себе домой. Ни о какой машине тогда речи не было. Иду и думаю: «Больше не могу…» Ведь на самом деле в Союзе существовала лишь официальная мода, все, что выходило за ее рамки, не могло существовать. Что ты с этим будешь делать?

*К месту вспомнить, что настоящий талант сумеет пробить себе дорогу, а если талант еще и невероятно работоспособен, как Зайцев, то успех гарантирован. Но до чего велик путь от экспериментальной швейной фабрики Моссовнархоза до главы Московского Дома Моды, от выпускника института до звезды мировой величины! Сколько труда, самоотречения, веры в себя потребовалось, чтобы пройти его и не только не сломаться, а стать сильнее и, если такое возможно, еще талантливей? Ответ на этот вопрос знает только сам Вячеслав. [РИА «Новости», Независимая Молдова, 14-03-2003].

От полного разочарования и смены деятельности меня спасла лишь мировая пресса. Обо мне тогда много писали, я понял, что нужен и интересен. В 1982 году родился Дом Моды на проспекте Мира, где я стал художественным руководителем. Помню, что его с государственной комиссией принимал Юрий Михайлович Лужков, который работал тогда одним из руководителей Исполкома Моссовета.

Этот мой Дом, когда я имел возможность общаться с заказчиками напрямую, за двадцать лет познакомил меня со всей богемной и известной Москвой. Жаль, что за все эти годы мэр Москвы не нашел возможности и времени почтить нас своим вниманием и побывать в Доме, который он когда-то открывал.

Чем стал для меня этот город? Я открывал для себя Москву с каждым новым витком своей жизни. В 60-е и 70-е годы, сложные для меня, Москва открылась с неожиданной стороны, она стала для меня «музейной»: Третьяковка, Пушкинский, музей народного творчества. Я ходил в музеи как на работу и рисовал, рисовал — костюмы героев картин, музейные экспонаты одежды прошлых веков, народные костюмы. Я был захвачен богатством материала, который я прежде не видел, я погружался в атмосферу народного творчества. Эти годы дали мне очень много, пропитали меня классикой русского народного стиля, сформировали меня как художника. Это отразилось на всем моем творчестве как дизайнера.

Я также много работал в театральной библиотеке, занимался историей костюма, театральным костюмом. А кстати, уважаемая мною институтский педагог Раиса Владимировна Захаржевская, преподававшая историю костюма, любимого моего предмета, всегда относилась ко мне с презрением, потому что я по-ивановски «окал», всегда ярко одевался, сам себе шил цветастые рубахи, был, по ее мнению, да и многих других, не более чем деревенским, необразованным, провинциальным парнем.

И, видимо, желая сгладить свою невольную «вину» перед ней, я учил ее предмет с остервенением и увлечением, много перекопировал исторических костюмов от древнего Египта и Китая через всю историю, вплоть до 20 века. Это институтское увлечение потом и продолжилось моим самообразованием.

Одним из важных шагов моей «карьеры» стала работа по иллюстрированию статей на темы моды или театральных обзоров в журналах «Смена», «Крестьянка», «Юность», «Огонек». Меня заметили в московских театрах и стали приглашать создавать костюмы к театральным спектаклям.

В итоге я стал популярным. Я работал с такими режиссерами, как Плучек, Ширвиндт, Ульянов, Фокин, Волчек. Мне было безумно интересно работать! И легко! Потому что я был хорошо образован в плане исторического костюма, который я переосмысливал по-современному. Я был дружен почти со всей театральной Москвой. Я еще застал Любовь Орлову, Бабанову, Прудкина, работал с Верой Васильевой, с Мироновым. Это все 70-е годы. Работа в Доме Моделей, конечно, не могла мне дать всего этого счастья общения и выхода моему потенциалу!

Москва в эти и последующие годы постоянно обращалась ко мне все новыми гранями. За полвека жизни в столице я часто переезжал. Вначале, когда был первокурсником института, я жил, например, в районе Измайловского парка и очень полюбил эти места. Потрясающий район города! Я жил почти в лесу! Потом — студенческая Шаболовка и Донской монастырь. Тогда я влюбился в церковную архитектуру, совершал частые экскурсии во все известные и открытые для посещения монастыри города. Позже, когда женился, мы жили на Ленинградском проспекте, у Аэропорта. После развода я с помощью друзей смог получить маленькую квартиру-новостройку в Новогиреево, где я жил практически без мебели и спал на полу, шил шторы из обрезков ткани, расписывал стены. Через несколько лет при содействии Валентины Терешковой мне удалось поменяться на квартиру в районе Савеловского вокзала. Затем в 80-е годы я несколько лет прожил в самом «сердце» города, в переулке рядом с Ленинской библиотекой. Жить в самом центре столицы — это сказка! . Я открыл для себя мир маленьких старых улочек, с живописными двориками, наполненными удивительным ощущением покоя, равновесия и красоты. Старая, московская купеческая архитектура меня заворожила. Я тогда и влюбился в Москву окончательно! И ни с чем не могу сравнить ее в этом смысле, разве только со старым Парижем. Ну, а затем я перебрался на старый Арбат, в дом, где находится зоомагазин, рядом с театром имени Вахтангова, где и сейчас моя квартира. Правда, жить там оказалось невозможно из-за постоянного шума и ночных гуляний под окнами, и мне несколько лет назад пришлось перебраться за город, построить себе дом в деревне, в ближайшем Подмосковье.

Москва — скажу совершенно искренне — самый светлый и любимый для меня город. При этом сложный, разнохарактерный, непредсказуемый, огромный, который невозможно познать весь. В последние годы город сильно изменился, перестроился. Оказавшись недавно в Куркино, я был потрясен тем, что увидел совершенно иную городскую цивилизацию, не похожую на любые иные городские ландшафты. Многие центральные районы я уже не могу узнать — так они сильно изменились, перестроились всего за несколько лет! В Москве вообще появилось много пафоса, динамики, огней, рекламы, жесткости, чужой ментальности. Город стал современнее. Импульсивнее. В нем сегодня собрано и все лучшее, и все худшее. Но, несмотря на все его изъяны, он всегда останется для меня очень светлым! В нем очень интересно жить! И я не могу себе представить другого города, более значительного, более прекрасного, чем Москва. Он меня сформировал, как художника-дизайнера, как человека. Благодаря ему, вопреки всему, именно здесь я добился славы и мировой известности.

И хотя я по рождению ивановец, чувствую себя москвичом, патриотом Москвы не высокопарно, а по состоянию своей души.

«ФУНДАСЬОН».

Сначала я построил Дом Моды.

Потом задумал построить другой. Дом своей мечты.

В то время я дружил с администрацией Щелковского района, и они посчитали за честь, что «фундасьон» будет построен на их территории. Почему Фундасьон?  Моя подруга, Маргарита Гарбаньер сказала как-то: «Слава, я знаю твой характер. Ведь получить гонорар и все раздашь. Давай построим «фундасьон». Сделаешь доброе дело и себе, и России. Соберешь там коллекцию своих платьев, картин, всего прочего, оставишь после себя память. Слава Зайцев — явление историческое. Оно должно принадлежать стране и обществу». Я посмотрел несколько вариантов участков, и когда пришел сюда, в лес, то почувствовал, что это мое место.

Прежние мои жилища всегда находились рядом с церквями. Моя маленькая квартира па Старом Арбате тоже рядом с храмом, и когда я увидел деревеньку в лесу, церковь, кладбище, понял, что это Богом дарованное место. В первый момент даже дурно стало от непривычной красоты. Вероятно, чтобы ощутить себя как настоящее «дитя природы», надо было всю жизнь к этому идти. Помню радость, которую испытывал в детстве, когда мама показывала в лесу — посмотри на этот цветочек, вот это можно есть, это собирать… А сейчас, уже на седьмом десятке, я вдруг вновь возвращаюсь в детство. Это ни с чем несравнимое ощущение. Все тусовки, которые существуют в Москве, забыты. Я для себя решил все свободное время проводить здесь. Тут и пишется лучше, а читать и просто размышлять — одно удовольствие. Никогда не бывает застывшего состояния. Когда уставший после работы приезжаешь сюда, то в этом потрясающем пространстве черпаешь новые силы.

Так что Дом — не просто дом, а творческий Центр Славы Зайцева. Большой. Окон в тридцать. Но жилых комнат только четыре, все остальное — огромное пространство, где будут стоять манекены, развешаны картины, графика, созданы интересные композиции. Я выкупил много своих моделей из коллекций для будущего музея. А еще в Иванове, где я родился, мне дали небольшую площадь в помещении старинного Берлинского музея. Так что параллельно буду оформлять две экспозиции. В связи с этим меня многие спрашивают: «Как это ты при жизни создаешь свои музейные выставки?». А если меня не будет, кто же будет это делать?! Бог дал мне творческий потенциал, который помогает воплощаться максимально, и я не имею права все бросать на ветер.

Сначала хотели строить этот центр в Париже. Тем более в проект не вложено ни копейки «русских денег», заработанных в России. Того, что я получаю здесь, хватает только на полмесяца жизни при скромном расходовании средств. Но мы решили строить его здесь. В России! Мы — это я и мои французские друзья.

Существует легенда о том, что мне предсказали это место для дома…

На самом деле это не легенда. Яму под фундамент рыли в девяносто третьем. В то время я был дружен, да и сейчас дружу с Мзией Соломония. Это одна из интереснейших личностей в мире экстрасенсов. Она увлекла меня настолько, что мой Театр Моды участвовал в ее стилизованных действах. Я пригласил Мзию посмотреть на это место. Она принесла с собой три яйца, три свечи, спустилась в эту яму и обратилась к богам Солнца, Воды, Ветра. Единственным свидетелем, кроме меня, был мой водитель, который пришел в шоковое состояние. Представьте: май, затянутое облаками небо. Вдруг разверзлись облака, показалось солнце, начал накрапывать дождь, поднялся сильный ветер, но свечи не задул. Это был какой-то миг. И Мзия сказала: «Боги освятили это место. Оно будет счастливым, но строить ты будешь семь лет». Я тогда не поверил. Чтобы я при моей энергии строил так долго? Я ведь все делаю моментально. Если картину начинаю писать утром, то вечером должен закончить, потому что завтра я напишу уже другое. А вышло так, что прошел со строительством тернистый путь. Действительно, последние семь лет я занимался этим домом под Москвой. И двухтысячный год встречал здесь в одиночестве, в гостевом домике, потому что основное здание тогда еще не достроили. Умирая от страха, потому что боюсь одиночества, тишины и темноты, привидений, в лесу, рядом с церковью и кладбищем. В шестьдесят два года чувствовал себя как ребенок. Заперся и ждал утра. Утро было потрясающей красоты: все засыпал белый снег — ели, сосны стояли с пушистыми лапами, как в сказке. И я понял, что смогу здесь жить!

Две тысячи первый год встретил здесь с моим другом, Людмилой Сергеевной Ераловой, искусствоведом, которая сейчас пишет вторую книгу обо мне. А третьей была кошка Нюрка. В Новый год мы пришли в маленькую церковь. Службу специально для нас провел настоятель отец Сергий.

Я ушел от толпы, от суеты и сегодня обретаю удивительную радость бытия. Это подарок от Бога, потому что вся моя жизнь прошла в преодолении. Дом — это награда, огромный подарок.

Я живу здесь и рисую здесь, обживаю мастерскую. Год, как я въехал в него. Здесь огромное пространство. Раскладушкой или диваном не обойдешься. Надо создать стиль. А для этого нужны средства. Мое счастье, что дом почти весь построен на гонорары, которые я получаю от продажи «Маруси». То есть практически это памятник моему парфюму. Внучка Маруська родилась через год после их создания, как бы уже со своими духами.

Дом, когда его построили, был полон воздуха и чист. Стены белоснежные. И надо было думать, как его обставлять, найти форму и стиль, поскольку прежде я никогда не имел таких возможностей, обитая в основном в одно — двухкомнатных квартирах.

И я решил начать с полов, основы будущего интерьера. В юности и в молодости я рисовал, занимался графикой. Помните полы на картинах старых голландцев? Это черно-белая плитка. Мне нравилось рисовать перспективу. А через квадратики па полу можно было создать интересную игру пятен. Черный и белый — мои цвета. Они легко сочетаются со всем другим. Затем появились лестницы из металла, которые я нарисовал не в усложненном стиле модерн, а в более скромном, приемлемом варианте. Потом начали вписывать сюда же мебель, чтобы она не выбивалась и не была бы «бытовухой» — сложная задача, поскольку эта дача — не только жилой дом, а изначально «фундасьон».

По моей идее — а я хотел, чтобы чувствовался дух старинных русских усадеб, в доме было как можно больше пространства,  ощущение красоты — моды, гармонии и совершенства — в местной Щелковской архитектурной мастерской были сделаны рабочие чертежи. Молодыми ребятами. Они здорово дали этой идее профессиональную раскладку.

Дом органично вписался в Природу. Складывается впечатление, что он был здесь всегда. Возвышается как Храм. А внизу, под горой, река…

Но ведь он и должен быть Храмом. Храмом искусства. В этом сверхзадача. Это, как мое продолжение — у меня есть любимая работа, любимый сын. И теперь дом, который останется для других поколений.

Раньше дом для меня был местом для того, чтобы перевести дыхание. Просто стены. Прибежать, лечь на диван. Сейчас — как будто живое существо, требующее заботы и внимания. У меня впервые появились живые цветы, кошки, собаки. Масса забот и новых обязательств перед самим собой, связанных с понятием «жилище души». Не просто дом, имение — это новый образ моей деятельности. Может быть, мои интерьеры, простота и скупость в выражении стиля станут примером для подражания. Он всегда открыт для коллег и друзей.

Я сторонник минимализма. У меня нигде нет штор. Я отказался от тряпок, хотя это странно звучит, так как я всю жизнь работаю с тканью. Но мне показалось, что возникнет излишнее ощущение старины, если в комнатах появятся шторы. Все-таки это усадьба третьего тысячелетия. Не хотелось разрушать единого пространства. Если взглянуть на мою усадьбу со стороны, она абсолютно белая, а окна — светлые. С белыми жалюзи.

В доме-музее не должно быть «разностилья». И все комнаты обставлены в едином стиле. Есть, так называемая, женская комната — единственная, в которой собраны фрагменты старинной мебели XVIII-XIX исков. Этот уголок дома сделан для моих давних подруг. Тут столик для пасьянса, удобные кресла. Идею подсказала Людмила Сергеевна, любитель и знаток старины.

Единственное исключение — подвал с его буйством красного цвета. Это помещение для отдыха. Там сауна, чайная комната и хватает пространства, чтобы потанцевать. В большой красной комнате слушаем музыку. Там прекрасное место для фотосъемок моделей. Дом рассчитан на то, чтобы в нем было легко работать, а не только отдыхать.

Библиотека отделана гобеленом, который я очень люблю. Эта ткань хорошо смотрится на диванах и подушках. Насыщенный цветовой мир. Здесь я хотел сделать зимний сад. Есть выход на открытую веранду. Со временем понял, что у меня в доме нет места для библиотеки, а зимний сад поднялся выше, ближе к моей с мастерской.

В московской квартире у меня были обыкновенные книжные полки из ДСП, выкрашенные белой краской. Зато уж здесь я делал кабинет из пород темного дерева. И решил в таком же духе обставить и библиотеку. Она будет дополнительно оформлена картинами, графикой.

По природе я человек импульсивный. Для меня важно чувственное состояние. Не могу объяснить, чем мне нравится тот или иной предмет. Я люблю вещи, которые сам обживаю, чтобы они несли мой дух, а не чужой. Именно этим объясняется мое спокойное отношение к антиквариату.

Пока мой дом в состоянии даже не эскиза, а в творческом поиске всего нового. Что-то купил, не понравилось — дарю друзьям или передвигаю в другое место и сразу ищу новую тему. В моем доме все новое. Я ничего не привез из города, за исключением книг, семейных фотографий и реликвий, с которыми не хочу расставаться.

У меня жизнь сейчас очень активная. Что-то я могу доверить профессионалам. Это касается ухода за территорией, цветами, кустами смородины. Вся же ответственность за внутреннее содержание «фундасьона» лежит на моих плечах. А еще требует ежедневного внимания Дом моды на проспекте Мира.

Проблем много, но это интересно, и мне кажется, что в их решении и есть смысл жизни!

«И ВОТ, ОКАЗЫВАЕТСЯ ЕМУ СЕМЬДЕСЯТ…»

Узнав, что Вячеславу Зайцеву 70 лет, сразу вспомнил 1967 год. Радиокомитет. В буфете рядом со мной сидел элегантный молодой человек, пил кофе. Я подсел за его столик.

-Я вас знаю, — сказал он. — Вы Шахиджанян. Печатаетесь в «Московском комсомольце», и я слушаю ваши ночные радиопередачи для тех, кто ни с кем не спит.

Я улыбнулся. Передача на самом деле называлась «Для тех, кто не спит». Шла после полуночи на радиостанции «Юность».

-Верно, я Шахиджанян. А вы кто?

-А я Вячеслав Зайцев. Записываю передачи о моде. Мы с вами встречались в цирке — вы меня просто забыли. Я делаю костюмы для цирковых артистов.

Я сразу вспомнил Вячеслава Зайцева. Действительно не узнал. Вспомнил рассказы Аллы Чеботару, одной из руководителей радиостанции (заведовала отделом), пытавшейся дать Вячеславу Зайцеву рубрику, чтобы он рассказывал о моде. Вспомнил наши встречи в цирке на Цветном бульваре.

С тех пор прошло — да, ровно сорок лет!

За это время мы встречались со Славой, наверное, не менее двухсот, а то и трёхсот раз. Я хорошо знал его жену, художницу цирка Марину Зайцеву. Одна из моих студенток жила в одном доме с Вячеславом Зайцевым и часто с ним встречалась, беседовала.

И вот, оказывается, ему семьдесят… Как хорошо, что он по-прежнему энергичен, трудолюбив, широк по натуре и отзывчив!

Помню одну из наших недавних встреч. Мы шли с ним по проспекту Мира и рассуждали о жизни.

-Вот вроде я многого добился, — говорил Вячеслав Зайцев. — Дом моды создал, есть ученики, есть поклонники и поклонницы. Мне удалось мечты превратить в реальность. А ведь бывает жутко грустно.

-Отчего? — спросил  я. — От одиночества?

Он не ответил на мой вопрос. Перевёл разговор на другую тему. Начал рассказывать о планах. И чем больше говорил, тем сильнее увлекался. И я понял: чтобы выполнить всё намеченное, ему надо прожить ещё лет сто.

Из воспоминаний журналиста Шахиджаняна.

«ВИДНО, БЫТЬ ОДНОМУ — МОЯ СУДЬБА…»

Вообще-то я хотел стать артистом оперетты. У нас в Иваново был замечательный Театр оперетты, и пределом моих желаний было работать в нем. Я прекрасно пел, танцевал, декламировал стихи. В десять лет меня даже приглашали петь в Хоре Свешникова, но мама была категорически против. Со второго класса я ходил в Дом пионеров, в театральную студию, и бредил сценой. Даже в драматическом театре играл. Сережу Каренина.

…Но жизнь распорядилась иначе. Ведь я был сыном человека, которого считали предателем. Во время войны отец попал в плен. Бежал. Закончил войну в Германии, а когда вернулся домой — посадили в тюрьму. Ну и куда мог поступить сын изменника Родины? Единственное место, куда меня взяли — это химико-технологический техникум. Поступил на факультет прикладного искусства, закончил его с отличием. Потом меня послали в Москву на повышение квалификации. В столице я переквалифицировался на художника-модельера и вот уже сорок с лишним лет работаю в этой области.

Первую вещь, которую я сшил самостоятельно — рубаха из сатина. Сшил ее, когда учился в институте. В детстве вышивал крестиком. Вышивал, но ничего не шил. Зато хулиганил изрядно: надевал мамино платье, завязывал на голове платок — изображал из себя каких-то роскошных женщин. Это был мой первый показ, на котором я выступал и в качестве модели, и в качестве зрителя.

Сам я всегда одевался дерзко. Дерзил даже когда учился в институте. Ходил по Москве в цветных рубахах с аппликациями, в оранжевых штанах…

Милиция хохотала, но не приставала! Теперь понимаю, что выглядел как шут гороховый.

Я первым в Москве надел макси-шубу из козла. Помню, когда в таком виде вошел в автобус, народ чуть в обморок не попадал. Ну да, хулиганил. Но мне интересно было все на себе попробовать, и по сей день всю моду я утверждаю на себе. Вот долгое время я носил черный сюртук. Спрашивается, зачем? Только для того, чтобы доказать состоятельность этой формы одежды для мужчин. Время пиджаков, которые мы, мужики, носим, я считаю, давно прошло, — это время совка. Мужчина должен выглядеть достойно: распрямиться, гордо держать спину. Сюртук в этом плане — вещь незаменимая.

В России научились одеваться. Вернее, начали красиво одеваться, поскольку русские вообще лучше других могут воспринимать прекрасное. В Европе, если видишь, что человек одет со вкусом — красиво, элегантно — это на 80 процентов русский. Конечно, большинство наших соотечественников не могут себе это позволить. Но что делать, мода — удел богатых. Для всех остальных существует массовая одежда — та, которая просто прикрывает тело.

По материалам интервью корреспонденту газете «Московский комсомолец» от 01.03.2008 года Дмитрию Мельману.

«ОТ БРЕЖНЕВА ОТКАЗАЛСЯ,

КОГДА УВИДЕЛ ЕГО БОРДОВЫЕ ГАЛСТУКИ».

Еще с начала моей деятельности меня называли дизайнером, который разрабатывает свои модели для богатых и власть предержащих. Среди клиентов жены кремлевских руководителей, выдающихся артистов, дипломатов и других важных лиц.

*Существует старая истина — связи решают многое, но не все. Слава Зайцев добился успеха прежде всего потому, что он безусловно талантливый художник. Он начал с того, что досконально изучил западную моду и выразил свое отношение к ней, создав коллекцию на русские мотивы с использованием современной европейской технологии. После ее блистательной премьеры в Париже Зайцева прозвали «Красным Диором».

Западная пресса в свое время писала, что я одеваю всех членов Политбюро. Но это не совсем так. С женой Брежнева, например, не сложилось сразу. Дело в том, что я не могу быть рабом, — мне Бог много дал, и я не могу позволить себе унижаться перед кем-то. Поэтому всегда умел отсекать. Нежелательных клиентов передавал своим коллегам. Того же Брежнева, когда увидел у него эти бордовые галстуки в огромном количестве, тут же передал Саше Игмонту. Понял: мне здесь делать нечего. А Саша с удовольствием взял Леонида Ильича. И ведь вошел в историю как человек, который придумал костюм генсеку.

Мне приходилось отказывать многим. Дочке Косыгина, например. Начал было с ней работать, но когда увидел, что отношение ко мне как к рабу, моментально отказался. С Раисой Максимовной долгое время мы находились по разные стороны баррикад. Знал ее характер, А компромиссов в своем деле я не приемлю. Вот Фурцева всегда говорила: «Славочка, вы же лучше меня знаете, зачем я буду вам советовать? Делайте то, что считаете нужным». Если человек мне полностью доверяет, я буду с ним работать, а если нет….  Как я сказал супруге Шеварднадзе: «Вы так хорошо сами во всем разбираетесь — мне просто нечего здесь делать». И ушел. Вообще, если клиенты, кто бы они ни были, начинают мне советовать, навязывать что-то — вот это я пресекаю моментально. Причем если раньше был деликатен, то сейчас нет.

Самое яркое впечатление в жизни — первая встреча с Карденом. Западная пресса уже писала обо мне. Но когда Пьер Карден пожелал со мной увидеться, я схватился за голову: «Боже мой! Быть такого не может! Я никогда не поверю, что могу стоять рядом с Пьером Карденом!» Понимаете, в то время это было немыслимо. Перед тем как встретиться с ним в гостинице «Киевская», я купил себе пальто — это была уцененка: венгерское, из серого твида. Мне просто не в чем было идти. Кто-то из знакомых дал мне свой пиджак. У меня не было даже галстука — шарфом красиво так подвязался. Когда я вошел в гостиницу, французская делегация поднималась с завтрака на свой этаж. И тут я увидел Кардена. Что на меня нашло, не знаю. Но я вдруг закричал: «Пьер!» Он услышал свое имя, внимательно посмотрел на меня и спросил: «Слава?» Ну просто фантастика! Карден тут же потащил меня к себе, стал показывать свои работы: роскошные шарфы, шали, халаты — все, что он привез с собой. Говорит: «Так приятно, что вы пришли. Я бы очень хотел посмотреть ваши эскизы». Я поехал домой, забрал свои работы, привез их Кардену. И с тех пор мы стали поддерживать отношения.

«19 ЛЕТ Я ЖИЛ ПОД НАГОВОРОМ»

Те времена безденежья давно канули в Лету. «В человеке все должно быть прекрасно. И лицо, и одежда, и душа, и мысли». Теперь Зайцев склонен согласиться с классиком. Его наряды — верх роскошества. Его загородная усадьба — средневековый замок. Зайцев эстет. Только к автомобилям почему-то кутюрье относится без присущей ему склонности к созерцанию. Машина для него не роскошь, а всего лишь средство передвижения…

По поводу мистики. Череда неприятностей преследовала меня, не давая возможности до конца ощутить радость от прекрасных мгновений, которые, конечно же, были в моей жизни. Самый страшный, можно сказать, мистический случай произошел со мной в 1971 году. Я только развелся со своей женой и поехал в гости к подруге, которая мечтала выйти за меня замуж. Она меня все упрекала: мол, ждала тебя 13 лет, а ты… «Ну, подождешь еще, — отвечал ей, — ничего страшного». Она очень милый человек, веселушка такая прелестная. Маленькая, толстенькая. Но я эстет, мне сложно было представить ее рядом с собой…. Так вот: возвращаюсь от нее на такси. На Новослободской голосуют две полупьяные девчонки, водитель сажает их в машину, через некоторое время они начинают к нему приставать. И тут из переулка выскакивает огромный грузовик… Таксист вылетел из автомобиля — успел открыть дверь, девочки — пьяным всегда везет — отделались легким сотрясением. А меня из машины вырезали автогеном. Весь порезан был — 28 осколков только из лица вынули. Получил сотрясение мозга второй степени, инфаркт глазного дна — один глаз перестал видеть, открытый перелом — правая нога буквально отвалилась в коленке. Девять дней я лежал в реанимации, потом месяц без сознания и еще четыре месяца в гипсе.

А спустя 19 лет я познакомился с очаровательной милой девочкой. Оказалось, что она белый маг. И вот эта девушка мне сказала: «У меня есть такое ощущение, что на вас кто-то навел порчу». Мы сели на кухне, она стала над моей головой выводить пассы руками, потом открыла форточку и как будто что-то туда выкинула… В моей жизни вообще много мистики. Когда мне было 13, у нас под Рождество дома собрались родственники и начали гадать на кругу — кто, когда умрет. Помню, маме дух Лермонтова назвал цифру «72». Так вот: маме исполняется 72 года, и вдруг она умирает… История совершенно невероятная. Приезжает поезд из Иванова, я встречаю родителей. На Ярославском вокзале народу тьма, пройти просто нереально. Отец прыгнул вниз, пошел по шпалам. А маме в сутолоке какая-то тетка прямо в пах врезала чемоданом, и мама падает как подстреленная птица. Привожу ее домой, она приходит в себя. А через несколько дней падает в ванной, сильно ушибается. Пока маму везли по коридорам больницы, ее застудили, она получает воспаление легких. В общем, когда маму вскрыли, у нее не было ни одного живого органа — сплошной гной. Это же магия чистой воды…

А оказывается, все эти 19 лет, начиная с аварии, я жил под наговором. И когда девушка-экстрасенс сняла с меня эту порчу, я почувствовал облечение невероятное. Это был 90-й год. Тогда у меня в жизни началась новая эпоха — произошло становление Дома моды, началась стабильная жизнь. С тех пор всю свою боль, я отдаю картинам. Вот почему на моих полотнах все лица странные, страдальческие? Для меня живопись — это освобождение души.

«НЕ СЛОЖИЛОСЬ У МЕНЯ С РОДСТВЕННИКАМИ».

Несколько лет назад мой загородный особняк подвергся дерзкому ограблению. Преступники скрутили охрану, взломали двери и проникли в дом. Как выяснилось, грабителей в основном интересовали картины Зайцева, выполненные им в психоделической манере. Разбив рамы, воры забрали только полотна. Но то, что я там увидел, невозможно описать словами. Вандалы, что еще можно сказать. Все разбито, разбросано — три дня потом по всему дому осколки собирал. Но теперь уже все позади, почти все мои картины нашли. И заказчика преступления тоже. Им оказался близкий мне человек, который жил рядом, — мой управляющий. Вот что обидно. Самое страшное — когда разочаровываешься в близких людях.

*Московский комсомолец: «Модельеру Зайцеву вернули похищенные картины».

Чуть больше месяца понадобилось сыщикам уголовного розыска, чтобы вычислить разбойников, которые напали на сторожей дачи известного российского модельера Вячеслава Зайцева и затем похитили все ценное, что смогли там найти. Напомним: двое злоумышленников проникли на территорию дачи, расположенной в подмосковном Каблукове, рано утром 2 июля. Они явно спешили, вели себя как варвары и брали все…

Итак, о картинах. Лица людей на них перекошенные, деформированные. Это не значит, что я вижу мир именно таким. Я рисую линию: как идет, так идет. Это астрал в чистом виде, сам не могу объяснить, как возникает образ. Скажу честно, живописью мне заниматься даже интереснее, чем костюмами. Позволяли бы возможности, вообще бросил бы моду, ушел бы в чистое искусство. Потому, что мода сегодня — это, прежде всего, коммерция. Вот, почему так популярны джинсы? Думаете, они модные такие? Да нет, конечно. Просто построено огромное количество заводов, вложены гигантские капиталы. И теперь на джинсах рисуют, разрывают их, делают с ними черт знает что — лишь бы создать подобие моды.

В моде меня держит только то, что я слишком востребован. Вот если бы мой сын Егор этим занялся…. Но он другой — не хочет делать то, что делаю я, хотя знаю, что может. Гениальный парень, совершенно потрясающий креативщик, каких поискать. По уровню таланта его можно сравнить с Гальяно. Но он чистый носитель идеи, ему не интересно выходить на клиентов. Такой человек на Западе был бы бесценным. Но здесь…

Надеюсь оставить созданную империю на Егора. И на дочку его. Маруська уже большая, ей 14 лет. Она Петух и Стрелец — очень сильная женщина будет. Когда она родилась, мне экстрасенсы сказали: «Родилась и Плисецкая, и Шанель одновременно», — мне это так понравилось. Так что Маруся, Егор… Больше, в общем-то, надеяться и не на кого. Брат старший умер недавно. Вот два брата, а какие разные. Хотя парень был замечательный: очень добрый, открытый, веселый, заводной, дружелюбный — просто душа компании. Но так сложились обстоятельства. Я был больше мамин сын, а он — дитя улицы. А там сплошь хулиганы, бандиты. Сначала стащил какой-то детский велосипед, на него настучали, посадили в колонию. А потом брат заступился за друга и избил милиционера. В общей сложности он отсидел десять лет. Когда вышел, пытался работать, устроился на завод. Но там же все пили — ну и он начал пить. Я пытался ему помогать, думал, что помогаю его семье, но он все пропивал. Самое ужасное, там осталась чудесная внучка, ослепительной красоты девочка. Хотел ее вытащить к себе, привез в Москву. Но она тоже оказалась порочной — не секрет же, что в Иванове девочки уже в 14 лет идут на улицу. Она себя так ужасно вела, что мне пришлось отправить ее обратно. Вы знаете, в этом плане с родственниками мне не повезло. Когда был на похоронах у мамы, на меня все смотрели как на человека, который может дать. Я им оставил деньги, но даже на поминки с ними не остался…

Отец в отличие от брата после тюрьмы сохранил себя. Живой очень человек: массовик-затейник, стихи писал, песни пел, веселый был мужик. Но я относился к нему никак: впервые увидел его только в 22 года и по большому счету терпел только из-за мамы. Когда мама умерла, отец подошел ко мне, сказал: «Умоляю тебя, не бросай». А через месяц женился на другой. Ну что поделать — не сложилось у меня с родственниками. Когда мы с мамой бедствовали, никто нам не помогал, а стоило мне перебраться в Москву, тут же ко мне попёрли. Но я сразу сказал как отрезал: есть гостиница — пожалуйста, туда.

Я живу один уже больше тридцати лет, и от этого никоим образом не страдаю. Я все умею: и стирать, и готовить — мне никто не нужен. Абсолютно. Я привык быть один… У Егора своя жизнь. Он сам человек с очень сложным характером: неоднозначный, тонкий, ранимый. И безумно талантливый…

Видно, быть одному — моя судьба… А с другой стороны, где бы я ни был, толпы людей меня фотографируют, обнимают, расцеловывают, говорят добрые слова.

Разве же я один?!

«НОСТАЛЬГИЯ».

«В течение последних лет накануне старого Нового года — 13 января — я собираю своих друзей, чтобы показать им новую коллекцию. Продумываю все до мелочей, чтобы презентация стала ярким незабываемым праздником. Фейерверк дизайнерских идей сопровождается красивой музыкой, игрой света и… драматургией показа актерами моего Театра Моды. Всякий раз после зрелищных шоу со мной делились опасениями: «Сможете ли Вы после этого создать коллекцию на подобном уровне?». И всякий раз я убедительно снимал все опасения.

К юбилею Дома Моды я подготовил показ «Ностальгия». Почему ностальгия? Да потому лишь, что была молодость, было огромное стремление к познанию шедевров ушедших цивилизаций, исторического наследия России и традиций народов, населяющих СССР. Была мечта о прекрасном, светлом будущем, вера, что когда-то сможешь реализовать и свои профессиональные мечты на благо Отечества…

Да… хотелось всего себя подарить людям…. Все, что умею, и все о чем понимаю, И это правда. К сожалению, мечта так и осталась мечтой.

Оказывается, что твои душевные порывы, твое искреннее желание быть, жить на благо честно, открыто, щедро — воспринимаются как «блажь» и не более».

Наибольшее впечатление на публику произвели вечерние платья и подвенечные наряды для невест, а также «готические» головные уборы, напоминающие колпачки солистов группы «Pet Shop Boys». Сам мэтр появился перед зрителями в белоснежном удлиненном пиджаке с ярко-красным платком в нагрудном кармане.

Зайцев убежден, что в конце XX века наступила своеобразная ностальгия по прошлому, поэтому мода лишь четче обозначила эту тенденцию. Впрочем, головные уборы Зайцева всегда представляли странную смесь нескольких стилей, так что о чистоте идеи здесь говорить не приходится.

«Помню показ мужской и женской одежды класса «люкс» сезона «осень-зима-97» прошел под экстравагантным названием «Как молоды мы будем». Здесь я несколько отошел от собственной манеры моделирования одежды, отказавшись от огромных подложенных плеч и обилия украшений. Зато увлекся другой деталью женской одежды — буфами, которые можно считать моим личным пристрастием, равно как и неизменный контрастный платок в карманах моих пиджаков».

Публика была просто поражена авторской фантазией художника, цветовая гамма его моделей была представлена во всех мыслимых и немыслимых сочетаниях. Кроме того, присутствовали роскошные цикламенового цвета пиджаки с маленькими шлицами на спине и со скошенной линией борта, с запахом на одну пуговицу. Показ сопровождали мелодии, подобранные Егором Зайцевым, в исполнении Тома Джонса, Сальватора Адамо, Энгельберта Хампердинка и Шарля Азнавура.

Он не боится эпатировать публику и даже кажется иногда несколько амбициозным. Так, в одной из передач телевизионной программы «Бомонд» он заявил ее ведущему Матвею Ганапольскому: «Но Вы согласитесь со мной, что я удивительный художник?»

В подобном самоутверждении, которое, может быть, звучит несколько нескромно, тем не менее есть немалая доля истины: ведь Зайцев кроме одежды создал модели обуви, ювелирных изделий, кухонной посуды и мебели. Для него, кажется, нет ничего невозможного. Как-то он поделился с журналистами своей мечтой — разработать дизайн часов. И можно не сомневаться, что они будут такими же необычными и оригинальными, как и все, что делает Слава Зайцев. Правда, останавливает его лишь одно: трудно найти фабрику, где их будут выпускать.

Кто-то невзначай написал когда-то в прошлые времена, что Зайцев был последним романтиком 20 века, а я бы добавил, — был ярким представителем эпохи утонченного романтизма, не получившего своего развития в СССР.

«Я одевал Любовь Орлову, Клавдию Шульженко, Эдиту Пьеху, Елену Образцову, Валентину Терешкову…

Возможно, поэтому мой Дом Моды называли храмом элегантности и вкуса.  А что сегодня? Мало, что изменилось. Я по-прежнему в оппозиции. Будущее, если внимательно посмотреть последние фильмы Голливуда, рисуется страшным, холодным и безнадежным…. Так уж лучше, пока живы, жить воспоминаниями о светлых днях, не забытых радостях, открытиях, о минутах счастья от встречи с любимыми, жить любовью к неиссякаемой любви, даруемой свыше.

И сегодня в коллекции-воспоминания о будущем, нашедшие свое воплощение в новых образах, цветосочетаниях, декоре. Все, чем живет наш Дом Моды двадцать лет, о чем хотелось бы вновь напомнить кому-то, а кому-то и заново представить все лучшее в небольших количествах. Романтичные и легкомысленные вариации с юбками, посвященные женщине и женственности. Легкие летние наряды — воплощение безупречного вкуса, коварного кокетства, традиций и авторского видения настоящей леди, которая никогда не позволит себе появиться летом без чулок или колгот. Ностальгия по послевоенному времени, бесконечно долгому ожиданию возвращения мужчины, ее застенчивость и его робость. И в финале — неизменное черное платье, которое находится вне моды, и является ярким выражением моего стиля.

Я счастлив, что консервативен. Люблю повторять слова моего друга Пьера Кардена: «Самое большое мужество — иметь свой стиль». Был и остаюсь классиком. Несмотря ни на что. К тому же что может быть лучше чистых черно-белых цветов?»

«Я УСТАЛ ПЛЕВАТЬ ПРОТИВ ВЕТРА».

Обыкновенный, типичный для многих городов России дом на проспекте Мира я потихоньку превращаю в оазис. Оазис вкуса, покоя, тишины и благоприятствования. Многие люди приходят сюда для того, чтобы перевести дыхание и насладиться тишиной и красотой салона. Приходят на спектакли, чтобы вдохнуть глоток свежего воздуха, доставить радость душе. Я сам сижу на спектакле и думаю: «Боже, до чего же красиво!»

После тяжелого рабочего дня я иду на спектакль, который начинается в семь и кончается в девять вечера. И ухожу оттуда просветленный. Мне хочется работать, радоваться жизни.

В 1982 году, когда у меня появилась видеокамера, я создавал архив Дома моды. Записывал все спектакли. Кроме меня, никто никогда их не снимал, это никому не было нужно. Мои видеокассеты — это все, что осталось. Может, еще что-то в журналах мод. Это за 35 лет работы в индустрии моды, из которых 16 лет отдано государственной моде (легкой промышленности).

Очень забавно смотреть сегодня ту наивную, архаичную, по сегодняшнему моему пониманию, моду, потому что у меня там ничего не было — ни чулок, ни обуви. Манекенщицы босиком ходили или в туфлях из какого-то драпа — не в чем было выпускать людей. Если честно говорить, я стал покупать обувь только в последние три года. У меня просто не было средств на аксессуары. Что-то я покупал в уцененных товарах, что-то переделывал, словом, все время мухлевал, чтобы создать видимость приличия. В 1982 году состоялся первый большой показ. Для действа у меня практически ничего не было. Ни обуви, ни аксессуаров. Купил военное мужское белье в ЦУМе, покрасил в яркие цвета — было такое танцевальное шоу в рубахах и кальсонах. На ноги моделям купил сапоги из искусственной кожи по восемь рублей за пару. И получилось потрясающе! Никто не понял, что коллекция создавалась из совершенно простых вещей. Люди жаждали зрелища — и получили его. С тех пор я провожу показы регулярно. И каждый раз — аншлаг.

Самая большая потеря в моей жизни — это мама. Она была мне другом, но отношения у нас были сложные. Я со своей повышенной эмоциональностью все время кому-то помогал. Она мне говорила: «Ну, зачем ты помогаешь всем? Подумай о себе!» Как только у меня что-нибудь появлялось, я тут же отдавал другим. Ее это возмущало. А мне нравилось. Я же не мог съесть больше, чем полагалось, не мог надеть две рубашки вместо одной. Поэтому я и отдавал. Да и мне в детстве все помогали. Жаль, что мама не увидела моего расцвета и успеха, я сегодня мог бы сделать для нее очень много. Ушел и папа. Но он меньше значил для меня, чем мама. Я с ним реже общался.

Мама была удивительным человеком — тихим, скромным, светлым, но достаточно несчастным. У нее не сложилась жизнь. Ни в профессиональном плане, ни в личном. Замуж она вышла совершенно случайно, поддавшись воле обстоятельств. Ее звали Мария, и она умерла в день Рождества Христова — в ночь с двадцать пятого на двадцать шестое декабря. Ушла удивительно тихо, сказав на прощанье несколько слов: «Ты — мой ангел-хранитель. Единственное, о чем я жалею, что оставляю тебя сиротой. Прими веру».

Я приехал в Москву. Это был 1978 год. Нашел священника и окрестил себя и своего сына Егора. Ведь я родился в 1938 году, а тогда крестить было запрещено. После этого я и стал обращаться к Богу, не стесняясь. Мне стало легче жить и переносить самые критические ситуации. У меня есть молитва, продиктованная мне свыше. Когда мне очень тяжело, я ее читаю. Она потрясающе помогает, потрясающе! Доходит до смешного. Однажды я сидел в кресле у зубного врача. Я очень боюсь зубной боли — просто умираю от страха. Прочитал молитву — и меня отпустило. Это только один маленький эпизод из тех удивительных событий, которые происходят со мной.

Я помню войну. Голод, очереди 1944-45-46-го годов. Мне было шесть-семь лет, и я стоял в этих очередях ночами за спичками, за мылом, за солью, потому что мама моя была уборщицей и прачкой, и ей некогда было заниматься домашним хозяйством. Поэтому с семи лет я вел его сам. Моя мама умирала в больнице от рака, и за день до смерти она еще убирала палату. Когда ее вскрыли, там не было ни одного живого органа — одна труха. Я поражаюсь этой удивительной силе воли. У нас заведется одна маленькая болячка, и мы начинаем орать. А там — ни одного живого места. И такая выдержка! Мы жили бедно, но мама всегда находила кусок хлеба, сухарь или стакан чая, чтобы напоить и накормить обездоленных. В ней был какой-то внутренний свет любви к людям. Я помню, морс из брусники очень хороший получался. И в 45-м году, когда появились воры и «черная кошка», я все переживал, что залезут воры и украдут эту банку с моченой брусникой.

Мне везло в жизни необычайно. Я имел возможность общаться с великими актерами. Марии Ивановне Бабановой я помогал работать над фильмом, мы вместе работали над спектаклем. Клавдию Ивановну Шульженко я одевал на ее семидесятилетие. Мы общались. Пожалуй, нет ни одного более или менее известного и значительного человека в нашем обществе, с кем бы меня не свела судьба. Это огромное счастье. Потому что это и есть накопление знаний, приобретение интеллекта. Я раньше был очень косноязычным — не получил хорошего образования. Это мое косноязычие долгое время было предметом насмешек. Может быть, именно поэтому я и ездил в 50-60-е годы по городам и весям с рассказами о культуре одежды, что хотел научиться говорить. Сегодня я могу достаточно легко выражать свои мысли, и в речи стало меньше мусора. А помогли мне в этом общение с людьми, знакомство с литературой, поэзией.

В поэзию я пришел довольно поздно, мне было уже около сорока лет. Я вдруг стал излагать свои мысли в стихах. И сам спросил себя: «Откуда это?» Ведь я человек достаточно невежественный — и вдруг такие слова: «В ночи беззвучен крик души, но чудо, что и вдруг приходит вдохновенье. Веленью Божьему подвластен, слежу я за рукой, слежу, как образы, пришедшие извне, довольно странных очертаний в мир незнакомый и реальный влекут меня. Захваченный феерией видений, я уступаю и тут же чувствую успокоенье и тепло. Душа светла, и пробужденье наступает. Какое счастье иногда в глубины подсознанья проникать».

Но разве мог я раньше написать такие слова? Да никогда в жизни! Или вот: «Борюсь с собой, в себе и за себя борюсь. Хочу, чтоб то, что даровал мне Бог, мог людям я отдать. Все, без остатка. И смысл жизни вижу в этом. Писал я ранее о том, что жизни смысл я вижу в стремлении отдачи постоянной. То есть то свято для меня. Но получать извне хочу я тоже. Лишь только для того, чтоб вновь отдать, и в этом замкнутом кольце хочу я жить». Вот тебе и программа жизни. Но я не выполняю эту программу. Я в ней живу.

Я очень верю в случайность. Она не бывает незаявленной и всегда продиктована извне. Вот, например, я работал над спектаклем «Вишневый сад», и мне нужно было познакомиться с ушедшей цивилизацией конца XIX — начала XX века. Я приехал в Париж, а там — выставка костюмов этого же периода. Через неделю снова приезжаю в Париж и встречаюсь с Жан-Луи Шеррером. Он приглашает меня в Оперу, куда в тот вечер невозможно попасть. Говорит: «Слава, ты увидишь потрясающее действо под музыку Оффенбаха». Мы приходим, и я вижу городскую жизнь Парижа этого же периода. Я вижу более восьмисот костюмов всех сословий. Передо мной настоящая панорама — мне даже не нужно столько информации. Я возвращаюсь в Москву, и секретарь мне говорит: «Слава, вчера приходила женщина и принесла тебе в подарок журнал. Я хотел ей заплатить, но она отказалась». Открываю журнал — 1897-1904 годы. Время Чехова, время «Вишневого сада».

Сейчас практически нет серьезных исследователей. Что происходит у нас с критиками? Мода — это величайшая культура. История цивилизации и все лучшее, что было создано человеческим разумом, нашли свое выражение в костюме, в образе, стиле. Для того чтобы иметь право писать о моде, надо знать хотя бы это. Когда я учился в институте, я все это пролистал, просмотрел все цивилизации, прорисовал костюмы всех ушедших эпох. Я сидел над голландскими миниатюрами, египетскими фресками, индийскими росписями, японскими гравюрами, русскими иконами… Когда я работаю с костюмами, для меня не составляет труда мысленно войти в любую ушедшую эпоху и мыслить категориями современников.

А что представляют из себя люди, которые крутятся теперь около моды? Они, как правило, ни в чем другом не разбираются. В каждой моей коллекции масса всяких предложений и интересных идей. А оценка всегда одна — достаточно однообразная и очень однобокая. Никто никогда по-настоящему не оценивал деталей и пропорций. Если на Западе в костюме вместо двух появляется три пуговицы, об этом пишет вся пресса и пытается осознать, почему это происходит. У нас такую деталь даже не заметят.

Из моих неоцененных по достоинству достижений я бы отметил коллекцию «Воспоминание о будущем». До сих пор не могу понять, как она у меня возникла — ведь я не жил в то время. У меня осталась книга рисунков с костюмами времен второй половины XIX века, даже начиная с наполеоновских времен. Там представлены все сословия — от низких до высших. За эту коллекцию, правда, я получил Государственную премию. Это не исторические костюмы, а костюмы XXI века. Россия должна проснуться и вернуться к целомудрию и чистоте. В этой коллекции присутствует праздник. Я ее не продаю никому и хочу оставить как память. Сейчас я строю свой музей и хочу оставить коллекцию там для истории.

Мне много хочется сделать, и я знаю, что много могу. Но я немножко устал плевать против ветра, устал быть в одиночестве.

Я иногда думаю: ну почему Бог послал мне такой огромный потенциал? Мне неудобно даже говорить об этом и жаловаться. Я не привык это делать. Но когда я приезжаю в Европу, меня спрашивают: «Слава, ну неужели у вас нет человека, который занимался бы закупкой тканей и аксессуаров? Почему вы все сами это возите, почему не привозят вам?» И мне становится очень печально. Мне хочется быть только художником, не думать о проблемах снабжения, о том, как выжить зимой, чтоб не прорвало водопровод, как заплатить людям за работу, которую они делают, потому что я сижу сейчас в глубокой долговой яме. Из ста тысяч рублей, которые я получаю за работу, девяносто восемь отдаю. У меня нет средств на развитие. Мы существуем только на те деньги, которые остаются после уплаты налогов, на гонорары и какие-то случайные приработки. На эти деньги и покупается ткань.

Я устал от постоянной, напряженной борьбы за не свое существование. Если бы я хотел жить сам по себе, у меня не было бы проблем, потому что у меня все есть. Мне не нужно дворцов, я довольствуюсь маленькой чистой квартиркой. Но я еще не полностью реализовался как художник-живописец, как художник, расписывающий фрески, как скульптор, как человек, который может делать мебель, посуду, лампы, заниматься интерьером. Я не реализовался, и здесь это никому не нужно. Здесь предпочитают все привозить с Запада, открывают магазины «Валентино», «Версачи». И нет ни одного русского, который бы пришел и сказал: «Слава, мы тебе поможем. Откроем твой бутик, наладим хорошее производство, закупим классные ткани». Никому не хочется, как говорится, утереть нос.

На Западе меня часто спрашивают, почему я не открываю магазинов в Европе. Они считают, что меня ждет успех. Я же не буду говорить, что у меня нет денег на это. Я ощущаю себя собакой на сене. Это единственное, что меня очень напрягает и огорчает. Иногда я думаю: ну чего я рвусь, кому нужно все, что я делаю? Проще получать бабки, отстроить себе виллу, отдыхать, писать картины и ни о ком не думать — только о себе.

«ШИТЬ ПРОСТО — ОЧЕНЬ СЛОЖНО».

Мне выпендриваться уже нечего. Я не самоутверждаюсь, поэтому и предлагаю классический стиль в одежде. Мода — это очень хорошо забытое старое, пропущенное через современную призму взгляда на вещи. Я собственный стиль выработал, изучая и осмысливая национальный русский костюм.

Самое трудное — сделать просто. Когда я почти мальчишкой в шестидесятые годы входил в мир моды, я думал: почему Диор — великий, ведь у него все просто? Прошло много лет, и я понимаю, что просто шить очень сложно. Когда тебя обуревает буйная фантазия, нужно сосредоточиться на каком-то самом важном элементе.

С мужской модой у нас в России всегда были проблемы… Уделять большое внимание своей внешности считалось чуть ли недостойным настоящего мужчины. Сегодня все изменилось — мужчина должен быть достойным женщины. Мировая мода гонится за необычными ритмами, что выражается в самых необычных полосках. Сегодня в гардеробе можно иметь пару костюмов, несколько блузонов, пуловеров, которые видоизменяют образ костюма. Очень долго наши мужчины не умели комбинировать одежду с костюмами. Сегодня это наводит на отдельные размышления и фантазии. Я предлагаю рубашку заменить пуловером. Мужчину нужно очень осторожно вводить в мир моды, не нагружая его чрезмерной информацией. Различные украшения в виде кулонов и медальонов могут заменить галстуки.

Мужская классика — строгая, мужественная. В прошлом году, представляя коллекцию в Гостином Дворе, я впервые представил золотого цвета туфли. Они мне так понравились, что я их оставил и по сей день. У Диора в золотой его коллекции тоже была представлена золотая обувь.

В женской одежде, в отличие от мужской (с деликатной гаммой), цвета насыщенные, сочные. В них много солнца, травяной зелени и почти нет черного цвета. Мягкий розовый цвет по-прежнему остается актуальным. В моде также новый зеленый тон, который долго отсутствовал. Еще Чехов говорил, что трудно совместить цвет розовой розы и зеленого листа. Несмотря на утонченный силуэт, в женских костюмах нет ничего минималистского. Выразительна деликатная отделка костюмов.

Женские костюмы дополняют легкие красивые шляпы и в тон тканям — цветные яркие чулки.

Утверждают, что полоска уходит из моды! Это полная ерунда. Ткань в полоску будет актуальна и завтра, и послезавтра, она приподнимает фигуру.

В одежде женщина должна быть и уверенной, и защищенной. Мой стиль предполагает в первую очередь гармонию Женщины с самой собой и с миром.

Сегодня нет официальной моды. Кто-то прекрасно делает прет-а-порте, кто-то посягает на «от кутюр». Есть много художников, каждый по-своему трактует время. Я же сохраняю свой стиль, соединяя современность и классику. Это утонченная женственность, спортивная романтика…

В моей книге «Грани Соблазна» я учу соблазнять одухотворенной одеждой. Одежда для женщины, что обложка для книги. Нужно так женщину одевать, чтоб хотелось ее раздеть, раскрыть, прочесть… У нас великая культура! А мы променяли наш костюм на джинсы, фирменные тряпки. Каждый сезон я посвящаю возрождению народных национальных традиций России в новом прочтении. Надо вернуться к истокам! Женщина должна подпитывать к себе интерес, подпитывать соблазн к себе.

«НАРОЧНО НЕ ПРИДУМАЕШЬ»…

В доме мод кутюрье Славы Зайцева было все как обычно — по подиуму в лучах юпитеров в нить вышагивали манекенщицы, наряды поражали воображение, публика рукоплескала.

Только сами создатели новых коллекций не выходили на поклон — их фото в незамысловатых одеждах или черных робах демонстрировали на небольшом экране, а награды за них получали люди в погонах Федеральной службы исполнения наказаний.

Именно с таким, или похожим, названием выходили сообщения в прессе, когда я совместно с Главным управлением исправительных учреждений Минюста организовал в колониях Тамбовской области конкурс среди осужденных под названием «Красиво шить не запретишь». Осужденным предлагалось разработать и сшить костюмы для отдыха, занятий спортом, парадные, вечерние костюмы и даже купальники. Приветствовалась, также, разработка аксессуаров, сумочек и шляпок. Планировалось, что лучшие костюмы примут участие в российском конкурсе, жюри которого возглавлял я.

Заработанные деньги будут перечислены на сберкнижки заключенных.

Но сложность в том, что швейным производством занимается лишь одна областная колония из 11, да и там шьют грубую рабочую одежду. Поэтому конкурсантам, выбранным среди десяти тысяч осужденных, весьма трудно было оперативно переориентироваться на изготовление заявленной одежды. Кроме того, нужного количества швейных машин в колониях тоже нет. Зато есть три церкви и девять молельных комнат, куда участники конкурса отправились, чтобы испросить у Бога удачи.

Конкурс был задуман в целях повышения культурно-эстетического уровня лиц, осужденных к лишению свободы, раскрытия их творческого потенциала, нравственного оздоровления.

И вот уже сам конкурс! На подиуме под гимн советских физкультурников бодро прошагали ухоженные парни, демонстрирующие образцы спортивной и рабочей одежды. Богатой была коллекция, выдержанная в стиле «милитари», возможно, навеянная буднями «зоны». Вы бы видели, сколько в этих моделях стремления к свободе, мечты о будущей счастливой жизни. Красота есть везде!

Под советское ретро прокружились профессиональные нимфы в шитых золотом и бисером декольте, и сарафанах в весенних цветах. Не удержав своих чувств я восклицал в микрофон: «Посмотрите, вот это настоящее от кутюр!» Восклицать было отчего — от шелкового ажура, изготовленного на «зоне» при помощи прибора для выжигания, до платья-мечты для Золушки, состроченному из пестрых конфетных фантиков. А еще была целая авангардная коллекция, выполненная только из веревки. Я обращал внимание публики на невидимые детали — как например, каркас из сеток, в которые в супермаркетах пакуют картошку, или тончайшие кропотливые детали, на создание которых, возможно, ушли месяцы. Трогательную романтическую модель, названную «Барышня-крестьянка», придумала и сшила Наташа Шевченко. Прямой пробор ниспадающих русых волос, чуть курносый нос, в больших глазах грустинка — готовая героиня романтических баллад. Мне сказали, что она отбыла уже шесть лет за убийство. В приговоре есть и грабеж. За плечами второго лауреата конкурса из этой же колонии — Галины Шаховой — также убийство. «Кого они убивали?.. Мужчин…», — вздыхает полковник Гадаева. — У меня все такие сидят — за убийства и распространение наркотиков».

Первого июня в международный день защиты детей в колонии был почти такой же праздник — самые юные обитатели «можайки» выходили на подиум колонии и демонстрировали наряды, сшитые их мамами. «Наши дети ничуть не хуже ходят. Среди наших детей тоже много одаренных. А зрители наши были гораздо восторженней», — поворчала полковник, к которой малыши ее осужденных бегают за конфетами. Сейчас у нее в доме ребенка 29 воспитанников, но к осени она прогнозирует пополнение до восьмидесяти новых подопечных — рождаемость в колонии, в отличие от всей России, высокая.

«Можайка» не похожа на тюрьму, там нет «колючки» и не ходят строем, за что Гадаевой, по ее признанию, иногда достается от начальства. После торжественных и теплых речей об адаптации заключенных, моря цветов устроителям праздника и даже официальных приглашений тюремным модельерам к будущему сотрудничеству от членов жюри, она не выглядела радостной.                «Многие мои женщины возвращаются назад — они теряют связь с обществом, у них нет ни жилья ни работы. Возвращаются с теми же статьями или еще более тяжкими», — вздохнула начальник колонии с 30-летим стажем.

Кутюрье с мировым именем Слава Зайцев в этот день получил еще одну награду — медаль «За укрепление уголовно-воспитательной системы».

«У МЕНЯ НЕТ КОНКУРЕНТОВ. ТОЛЬКО КОЛЛЕГИ».

Я утверждаю это и не боюсь сглазить. Боже! В моем возрасте чего-то бояться. Помилуйте! К тому же я всегда считал, что у меня нет конкурентов. Коллеги — да. Я ко всем отношусь хорошо. С Валей Юдашкиным у нас чудесные отношения. К тому же я помог раскрыться новым именам в мире русской моды, таким, как Андрей Шаров, Владимир Зубец, Егор Зайцев. Мне нечего с ними конфликтовать, мне все равно больше дано от Бога.

Мой сын — Егор Зайцев — директор моего дома моды. Только на него могу положиться. Это талантливейший художник, одаренный писатель. Думаю, пришло его время. Еще у меня растет внучка Маруся. Замечательный креативный человечек. Думаю, она продолжит нашу с сыном карьеру и именно ей будет принадлежать дом моды. В честь нее я назвал линию духов? Удивительный парфюм с ее именем помогает мне чувствовать себя материально защищенным. Выпускать его предложила известная французская компания. Это случилось в 1993 году, когда мне было финансово очень тяжело. Но никто, как всегда, не помог. Палец о палец не ударил, чтобы я состоялся! За все, что происходит в моей жизни, я благодарен только Богу…

А вот Дом моды денег не приносит. Скорее, расходы и нервы. К тому же для меня бизнес просто не существует. Я ничего в этом не понимаю. Как в технике, например. Я творец, художник. Таким же был и великий Ив Сен Лоран.

Меня в детстве называли солнечным мальчиком: я всегда и всем улыбался. Потом стал более замкнутым. Теперь мое главное желание — одиночество. Об том в моих стихах. Я этого и не скрываю. Начал писать стихи в трагический период жизни. Умирала мама, у меня был упадок в творчестве, все казалось бессмысленным, ненужным. Наверное, чтобы я не сошел с ума, Бог дал мне возможность излить мысли на бумаге. Так родились стихи. Это страсть, любовь, волнения, тревоги: «Кричу я в пустоту — молчанье мне ответ. Душа моя в изгнанье…»

Вот уже восьмой год живу в двухэтажном загородном доме. До этого много лет прекрасно себя чувствовал в 28-метровой квартирке. Постель мне заменяла раскладушка, которую днем убирал в шкаф. Никто не мог понять, как можно так существовать, а мне было комфортно. В городе другого и не надо. Иное дело — земля. Я долго строил свой дом, но он получился именно таким, как я хотел. В моих любимых черно-белых тонах. Дом находится в лесу, в 70 километрах от Москвы. Честно говоря, первое время мне было страшно там ночевать самому, но потом сердцем почувствовал, что это и есть МОЕ место. Теперь каждый день езжу в Подмосковье. На работу добираюсь за 40 минут. Выезжаю очень рано, и где-то около шести я уже в доме моды. Сплю четыре часа в сутки. Мне достаточно. Утром пью апельсиновый сок, съедаю тарелку каши с фруктами, принимаю душ — и полный порядок. Что еще надо? А вот назад могу добираться два с половиной часа. Зато, какой воздух, какие виды!

Мне несказанно повезло, что в начале своего сознательного пути я определился, слава Богу, к чему стремиться, кем я должен быть. Благодаренью божьему, я нашел смысл жизни в поисках Гармонии и Совершенства средствами Высочайшего искусства одежды, искусства живописи и графики, фотографии… в жизни, поэзии.

Вся моя жизнь — это любовь к окружающему миру и людям, живущим в нем. Это и погружение в мир искусства ушедших цивилизаций, это и путешествие по странам и континентам, знакомство с которыми завораживает и открывает новые перспективы при реализации накопленных впечатлений, стимулирует творческие процессы.

Наверное, самое большое в жизни счастье заключено в том, что мы не знаем, что нас ждет. Неизвестность стимулирует. Мы полны стремлений, поисков. Не думаю, что, озвучь я свою мечту или конкретизируй ее для себя, мне бы стало легче. Я всегда жил интересно. Даже когда душа разрывалась от непонимания и нереализованности. Во мне и тогда был неистребим солнечный мальчик. Живет он и сейчас…

«ОБНАЖЕННАЯ ЖЕНЩИНА СКУЧНА».

Каждый мечтает быть красивым. Это естественное желание человека. Но для того чтобы стать красивым, одного желания мало. Не последнюю роль в превращении гадкого утенка в прекрасного лебедя играет вкус, который прививается и формируется годами! И — наверное, удивлю вас — образование. Красота — это гармония содержания и формы. Человек может родиться некрасивым и в дальнейшем иметь душу необычайной красоты и быть удивительно привлекательным. Как, например, Зиновий Гердт. Зяма внешне был некрасивым человеком, но какое у него было внутреннее обаяние!

Одежда существует для того, чтобы подчеркнуть индивидуальность человека. Одежда либо усиливает красоту, либо стирает ее. Красивая одежда может сделать тебя незаметным, а может и уничтожить! Можно приспосабливаться к одежде, а можно утверждать свой стиль. То есть при составлении гардероба нужно научиться формировать свой образ.

В народе правильно говорят: красивый и в рубище красивый… Если девочка красивая, на нее что ни надень, все хорошо. Но при этом она может быть одета неинтересно, скучно.

Насколько мне интересно одевать полных женщин? Дело в том, что с годами приобретаются не только знания и опыт, но и происходит переоценка ценностей, которые вроде бы казались когда-то неоспоримыми. И если раньше я считал, что полная женщина должна быть окружена ореолом таинственности и одевал ее в свободные одежды, то позже понял: не нужно этого делать! Раз уж полнота существует в природе, зачем ее прятать? Надо сделать ее эстетически совершенной! А для этого создать одежду, в которой полнота бы воспринималась как естественное явление и вызывала бы чувство приязни. Вот я и стал для полных женщин делать одежду облегающей. Мешки, грубо говоря, заменил формованными платьями и костюмами.

Честно скажу, я не ожидал такого мощного эффекта! У меня появилось огромное количество полных заказчиц! Женщины приходили и благодарили: «После того как вы поработали над нашим гардеробом, мы не только почувствовали себя красивыми — нам захотелось завести, простите, любовников!». Я понял, что женщина остается женщиной в любом возрасте. Полная женщина также хочет любить и быть любимой. И никто не вправе прятать ее в какие-то нелепые одежды. Теперь для меня не существует понятия «полная женщина».

Мода и секс взаимосвязаны. А что такое секс? Это же не только трусы и лифчик. Странный подход: если женщина вышла на подиум в трусах — она сексуальна. В женщине, одетой в маленькое, облегающее фигуру черное платье, больше сексуальности, чем у обнаженного тела. Потому что ты чувствуешь под одеждой форму. Она тебя волнует. Ты не видишь, но ощущаешь присутствие груди, бедер, движение ягодиц в шаге. Облегающее маленькое платье — это восхитительно! За ним или, если хотите, под ним — тайна! Мне вообще нравятся женщины в закрытых платьях. Они более привлекательны, более загадочны. Когда платье открытое, видишь все. И интерес пропадает! Обнаженная женщина скучна!

Если у женщины есть желание нравиться, она надевает платье, в котором, как ей кажется, она может понравиться. А желание нравиться — это уже секс! Это уже сексуальные отношения между женщиной и мужчиной. А как же иначе? Все, что связано со взаимоотношениями полов, — сексуально. Абсолютно все! Вся жизнь человеческая построена на сексе. Я считаю, как невозможно жить без любви, также невозможно и без секса. Секс стимулирует, украшает нашу жизнь. Секс на хорошей, здоровой основе — это потрясающе!

Конечно, существуют стандарты. В любом искусстве. В балете, например, в основном работают худые девочки. Представьте себе полную балерину, прыгающую по сцене, — зрители будут смеяться! Но не потому, что она плохо танцует, а потому, что это отступление от стандарта. Я, честно говоря, боюсь стандартов, потому что стандарт — дань моде. Одно время в моде были высокие девочки с маленькой грудью. Пришли иные времена — плоскогрудые вышли из моды. Сейчас вновь торжествует естество формы. Девочкам хочется, чтобы грудь была красивая, а талия тонкая, бедра — крутые. Мне кажется, в этом есть резон. Потому что мужчина любит, когда женщина — сытная!

Меня часто спрашивают, что одеть на праздник. Когда меня спрашивают об этом несостоятельные люди, я не боюсь прослыть банальным или примитивным. Я не советую таким людям шить новое роскошное платье. Белая, жестко накрахмаленная рубаха с открытым воротом, черная юбочка или брючки — вот что вам надо! Можете повязать шейный платок или какую-нибудь фигню приколоть на воротник. И вы будете хороши.

Я сам очень люблю белые рубашки. Утром, когда бреешься, смотришься в зеркало и думаешь: какой урод! А побрился, надел белую рубашку, повязал галстук или бабочку нацепил — красавец!

Мне они нравится черное и белое. Они — абсолютно независимые. Черный — цвет интеллекта. А когда в костюме черный сочетается с белым, лицо человека светится и тело совершенно по-другому живет. Белый, черный и еще красный — вообще лучшие цвета, существующие в природе костюма.

«СЕКС У МУЖИКА ДОЛЖЕН БЫТЬ НАПРЯЖЕННЫМ».

Об истории рождения имени Слава Зайцев. Дело в том, что в детстве у меня на стене в маленькой 12-метровой комнатке коммунальной квартиры висел портрет Вячеслава Михайловича Молотова. У меня отец был Михаил, и меня назвали в честь Молотова. Но когда я узнал, что Молотов в свое время предал жену и очень бестактно поступил по отношению к своей любимой женщине, я сказал, что не хочу быть Вячеславом Михайловичем, а буду зваться Славой. А потом, когда я уехал за границу, оказалось что и Пьер Карден и Кристиан Диор носят имя и фамилию. Сейчас «Слава Зайцев» существует как-то самостоятельно и отдельно от меня, как бренд.

В творчестве меня вдохновляет Любовь. Только любовь. Когда я люблю, я могу работать, когда я влюблен, я могу свернуть горы. Я люблю природу, люблю людей, музыку…

В процессе создания модели у меня существует абстрактный образ, идеальный, который воссоздается сам. Это образ женщины возраста элегантности, которая открыта для контакта, достаточно интеллигентна, образованна, добра, которая умеет любить, но умеет и ненавидеть. Это женщина с очень емкой характеристикой, в ней все есть, ни в коем случае не плоско и не скучно.

Манекенщица — это скучно и не интересно. Конечно, очень важно, чтобы манекенщица соответствовала моему пониманию красоты. У меня есть такая, ее зовут  Елена Шаповалова. Она работает уже больше 10 лет. Замечательный образ, она очень деликатна, тактична, работать с ней — одно удовольствие. Когда я на нее меряю, она как бы помогает мне насытить образ: умеет вращаться, вовремя правильно встать, она чувствует модель.

То же самое и в ребятах. Я считаю, что каждый мужчина должен быть достоин женщины, должен быть даже более красив, чем женщина, не в смысле вычурности, а в смысле стиля. Он должен быть более сдержан, элегантен, скуп на эмоции, но наполнен содержанием. Женщина может быть вальяжной, очень утонченной, романтичной, сексуальной, но у мужика секс должен быть напряженным, он должен быть тигром, который готовится к прыжку, он должен поражать. К сожалению, таких очень мало.

Я люблю облачать в свои одежды не наглых, а деликатных, тихих, с совершенными чертами лица. Это не значит, что у них должен быть точеный нос, какие-то особые губы или определенные параметры. Конечно, существует типовая модель, и я не имею права менять существующее представление о ней. Но эта модель для примерки, потому что для продажи она совершенно другая: рост — 172 см, размер 46-48. Для подиума она должна быть как балерина. Не может же быть балерина полной.

У меня были предпосылки демонстрации одежды на полных женщинах, мы показывали одежду 52-56 размеров. Но было немножко неловко, потому что я всегда рассматриваю полную женщину не как модель, а как женщину, и я (не желая обидеть женщин) перестал это делать.

В последнее время я замечаю мало отличий между тем, как одеваются у нас и за рубежом, если говорить о центральных городах и об обществе, в котором мне приходится бывать. Даже могу сказать, что у нас люди одеваются даже интересней. Масса замечательных женщин, потрясающе элегантных мужчин, то, чего раньше у нас не было. Молодежь прекрасно одета. В регионах одеваются не хуже, но чуть поскромней.

Страшное зрелище, конечно, американки. Я одно время работал над костюмом в Америке, на Бродвее. Поначалу меня все интересовало, все было потрясающе после России, после голода. Но когда я поближе присмотрелся, то увидел этих огромных толстых женщин, которые были безобразно одеты. Они совершенно свободно могут надеть с шелковым платьем кроссовки. Американка может пойти в каком-то топике и шелковых шортах, и выглядит это просто неприлично. Им не так важно, как они одеты, важно, чтобы было удобно. К сожалению, этот стиль потихонечку начинает распространяться в Европе. Все это очень печально, но в России этого пока нет, к счастью.

«МОЯ РОЖА НЕ ИСКАЖЕНА ЗАВИСТЬЮ И МОРЩИНАМИ».

Какие только не выдвигались гипотезы по поводу моего вида: «наверное, Зайцев принимает пилюли молодости, умывается только термальной водой или сидит на особой диете». Все очень просто, я много работаю. Вот и весь секрет! А еще, я по натуре человек добрый. Никому не делаю зла. Умею радоваться жизни. Поэтому моя рожа всегда светится и не искажена завистью и морщинами… Я не курю. Стараюсь правильно питаться и побольше дышать свежим воздухом.

После работы возвращаюсь в свою загородную усадьбу, где меня ждут три любимые собаки и куда частенько наведываются сын Егор и внучка Маруся, в которой я души не чаю.

И еще. Знаете, моя жизнь полна потерь, разочарований, предательств и негатива. Не хочется даже вспоминать. И, слава Богу, я умею не держать в своей голове сжигающего чувства зла.

«МНЕ БОГ ДАЛ ВОЗМОЖНОСТЬ ПРИКОСНУТЬСЯ К ГАРМОНИИ

И ПОДАРИТЬ ЭТУ РАДОСТЬ ДРУГИМ»

Я в одиночество вхожу.

Дверь открываю, спешу

Зажечь тепло излучающий фонарь.

Поток его лучей спешит

Меня согреть и успокоить.

Но знаю я один, как это тяжело.

Мне тяжело, другому, видно, так же.

Но тот, другой, одиночество души моей

Понять лишь только внешне сможет.

Уйдет, останусь я опять один —

И все сначала.

Но видно, Бог предначертал мне этот путь.

Смирюсь, и буду жить

— Стихи… Я стал писать их в трагический период в моей жизни. Умирала мама. Я ушел из официальной моды, поняв свою бесполезность присутствия там. И из легкой промышленности ушел, потому что мы создавали красивые коллекции, люди хотели их покупать, а мы не могли ничего предложить им, потому что это было нереально и невозможно. Потому что мы все были рабами. Мы создавали коллекции, но они исчезали на складах, и в лучшем случае расходились по работникам ЦК. Я никогда не видел свои модели в торговле, на людях. И у меня был жуткий внутренний упадок, и Бог дал мне возможность это все выразить в стихах, совершенно неожиданно. Это даже не стихи, а словоизлияния души. Это был 1978 год.

Кричу я в пустоту —

Молчанье мне в ответ.

Душа моя в изгнанье.

Лишь белоснежный лист бумаги

Мою приемлет безысходность.

Вся боль души моей,

Трагедия контрастов, на волю вырвались,

Заполнили бумаги белый лист.

Мгновенье — вечности принадлежит отныне.

Природа щедро одарила

Меня любовью к красоте. Я переполнен.

Кто ж поможет сосуд прекрасный осушить?..

Это мое первое стихотворение. Потом пошло, пошло и целая книга написалась. Душевные переживания, страсти, любовь переполнили меня.

Силу, которая помогает добиваться своей цели, мне придает огромная вера в людей! …хотя предательств было очень много, и они продолжаются. Но меня мама научила любить людей. Мама была у меня уборщицей и прачкой, так сложились обстоятельства. Она ушла, но оставила свои идеи, которым я остался верен. Люблю людей, люблю работу и счастлив, что мне Бог подарил возможность каждый день радоваться происходящему. В течение последних семи лет я живу в лесу, в усадьбе. Встаю утром и говорю: «Спасибо, Господи, что ты еще раз подарил мне это мгновение жизни».

Как я поддерживаю свое вдохновение?  Это совершенно непонятно. Иногда я совершенно умираю от усталости, от существующей нелепости, от окружающей безвкусицы. Но когда я выхожу на сцену после рабочего дня, , отработав с шести утра в бешеном круговороте (ведь все показы идут вечером), — и аура присутствующих людей создается вокруг, и энергетика идет из зала, и я отдаю свою энергию. Всеобщая радость! И после тяжелейшего показа прихожу домой счастливый, хочу снова жить, у меня нет ощущения усталости! Поразительно!

«О МОДЕ, МОДЕЛЬЕРАХ!»

***

Модельер — это человек, который может остановить время, зафиксировав его в конкретной форме. Редчайшая и удивительная профессия, прежде всего, абсолютно прикладная, рассчитанная на человека, если он талантлив. С другой стороны, художник-модельер собирает в себе образы для других людей.

***

Раньше я очень много рисовал и мало читал… Впервые я «вошёл» в театральный мир и в эпоху рококо, работая на сцене театра Сатиры… Человек, которому природа подарила возможность стать и быть художником-модельером не может не быть счастливым. Общаясь с людьми, ты можешь погружать их в свой мир. Такая возможность — это фантастика.

***

В 1978 году в моё сложное время в сильном состоянии внутренней пустоты возникли первые словоизлияния моей души:

Кричу я в пустоту — молчанье мне в ответ.

Душа моя в изгнании.

Лишь белоснежный лист бумаги

Мою приемлет безысходность.

Вся боль души моей, трагедии контрастов

На волю вырвались,

Заполнили бумаги белый лист.

Мгновенье личности принадлежит отныне.

***

Для меня человек — загадка и всякий раз — новая книга. Со своими заботами и проблемами. Полные женщины, например, — самая закомплексованная часть нашего населения. Но их напрасно считают хуже худощавых. Полная женщина всегда дружелюбна, добра и старается быть лучше. Но любая женщина мечтает быть осязаемой визуально.

*Иногда женщины просят меня сделать так, чтобы «он от меня не ушёл». Делаю. Получается. Позже приходят и благодарят за помощь.

***

Мне несказанно повезло, что в начале своего сознательного пути я определился, слава Богу, к чему стремиться, кем я должен быть. Благодаренью божьему, я нашел смысл жизни в поисках Гармонии и Совершенства средствами Высочайшего искусства одежды, искусства живописи и графики, фотографии… в жизни, поэзии.

Вся моя жизнь — это любовь к окружающему миру и людям, живущим в нем. Это и погружение в мир искусства ушедших цивилизаций, это и путешествие по странам и континентам, знакомство с которыми завораживает и открывает новые перспективы при реализации накопленных впечатлений, стимулирует творческие процессы

***

Я считаю себя приверженцем классической моды, а стиль моих моделей — «ренессанс русской моды». Экстравагантность и необычность моих коллекций проявляются не столько в покрое одежды, сколько в необычном сочетании длины и красок. Даже музыку для сопровождения показов я ищу по всему миру. Для коллекции 1995 года, например, я нашел ее в Париже.

«ИСТОРИЯ ФОТОГРАФИИ».

Сестры Вертинские были подпольными моделями

Актриса Марианна Вертинская рассказала нам историю этой фотографии:

— Мы с Анастасией с молодости были дружны со Славой Зайцевым. Жили в одном доме на Старом Арбате, в одном подъезде. Общались очень тесно. Тогда из одежды в магазинах приобрести было нечего, и мы какие-то вещи покупали у Славы. Особенно мне нравились его трикотажные платья.

В ту пору Славу не брали на показы, не пускали на телевидение. Но ему нужно же было как-то демонстрировать миру свою одежду. Тогда-то и родился этот фотопроект. Снимал знаменитый Валерий Плотников, а мы с Настей были моделями. Слава нарядил нас в свои замечательные цветастые платья с геометрическим рисунком, потом еще и в красные…

Кстати, Зайцев создал театральные костюмы для более двух десятков спектаклей столичных театров, а также нескольких фильмов. Среди его клиентов были многие выдающиеся актеры — Михаил Ульянов, Владимир Зельдин, Вера Васильева, Юлия Борисова, Людмила Максакова, Марианна и Анастасия Вертинские, Татьяна Лаврова, Галина Волчек, Марина Неелова, Алиса Фрейндлих.

«КРАСНЫЙ ДИОР» В ИНТЕРЬЕРЕ ЭРМИТАЖА».

За последние две недели Москва заметно «поседела». Как ни крути, а приближения зимы уже не остановить. И хотя никто не спорит, что у природы нет плохой погоды, все же старая столица как-то особенно хорошо смотрится в желто-лиственном осеннем «интерьере». Что ж, с вашего позволения, слегка продлим это удовольствие.

Нашу «звездную» прогулку мы совершили еще до первых ноябрьских метелей. И так уж получилось, что единственным свободным днем в плотном творческом графике Вячеслава Зайцева оказался самый последний день ясной и солнечной золотой осени. В общем, повезло нам с вами, дорогие читатели, по всем фронтам.

«ЕВРОПА И АЗИЯ ПОД ОДНИМ НЕБОМ».

Почетных званий и прочих регалий у нашего спутника — что резных листьев у клена в саду Эрмитаж. Кстати, именно в это чудное место нас Вячеслав Михайлович и пригласил. Ну где, как не здесь, можно прочувствовать истинную Москву, такую противоречивую и оттого такую прекрасную? Удивительное дело, но под «одним небом» Эрмитажа весьма органично уживаются и самый пафосный клуб России «Дягилев», в который попасть — уже настоящий подвиг, и трогательный в своей доступности бельчатник, куда мамы и папы, как и много лет назад, приводят своих пострелят полюбоваться на резвых пушистых «прыгунов».

Здесь, среди диковинных беседок и романтичных фонарей, вполне мирно сосуществуют три совершенно разных театра: «Новая опера», «Сфера» и «Эрмитаж». И даже Европа и Азия, воплощенные в утонченном шике ресторана «Парижская жизнь» и ароматной свободе роскошной Чайханы, почти как на карте мира, взаимодополняют друг друга. Знал маэстро моды, где прогуливаться!

— Знаете, почему я люблю это место? — задумчиво произносит Зайцев, останавливаясь у «Новой оперы». — Потому что здесь, в саду Эрмитаж, очень органично уживаются старое и новое, традиционное и современное. Это такой оазис в самом центре Москвы, с совершенно особенной, дивной атмосферой. Иногда вот подумаю и сам не понимаю, как он, такой уникальный, сохранился? Мне этот сад очень дорог и близок. Именно здесь я отмечал свое сорокалетие, а потом и сорокалетие творческой деятельности. В следующем году мне исполняется 70, и эту дату мне тоже хотелось бы связать с этим местом.

Долгие годы мы были очень дружны с художественным руководителем «Новой оперы», ныне покойным Евгением Колобовым. Этот удивительный человек в свое время вернул меня к опере, заново открыл для меня это величайшее искусство. Раньше я не разбирал слов и потому не всегда понимал, что происходит на сцене, отвлекался, пытаясь вспомнить сюжет. Но Женя заставил меня снова войти в этот мир. Помню, как я посмотрел его «Евгения Онегина», потом ворвался к нему в слезах. Мне так хотелось поговорить о сути взаимоотношений Онегина и Ленского, поделиться своими открытиями. Да, смерть Жени — это очень большая потеря…

«Я СТРЕМИЛСЯ ЕЙ ПОНРАВИТЬСЯ».

Легкий ветерок ностальгии пробегает по осеннему саду: все здесь в тему, все в унисон. И настроение как-то само собой меняется, подчиняясь ненавязчивой диктатуре природы. Вот уже и солнышко ласково прошлось по листьям-регалиям красавца-клена, а нам пора узнать, как наш «звездный» спутник своими регалиями и званиями обрастал. Под кленовый аккомпанемент-шелест отправляемся в виртуальную прогулку по Первопрестольной, ивановским парнишкой Славой Зайцевым впервые увиденной. Это сейчас у них с прославленным кутюрье взаимная любовь, а тогда, в 56-м, Москва встретила его далеко не ласково. Талантливому выпускнику ивановского химико-технологического техникума, взявшему курс на столичный текстильный институт, пришлось пройти через многое. Огромный город, который будущий художник, если честно, и не думал покорять, отчаянно сопротивлялся, сбивал с этого самого курса.

— В институт я поступил, получив на экзамене две «четверки», — вспоминает Зайцев, — но общежитие мне поначалу не дали. Я поселился у знакомых в Измайлове, на 4-й Парковой улице. Места «для жизни» было мало, а потому я даже спал на полу между двух детских кроваток. Так я впервые столкнулся с реальностью жизни, ведь до этого я всегда жил с мамой, которая все заботы брала на себя. Но, пожалуй, именно то, что я постоянно находился не один, и помогло мне быстрей привыкнуть к Москве, адаптироваться здесь. Ведь поначалу я был просто ошеломлен масштабами столицы: эти огромные пространства, высотные здания. В Иванове я жил на первом этаже четырехэтажного дома, который мне казался вершиной мира, а тут такое… Но вместе с тем в этом невероятно большом городе, где постоянно встречаешься с новыми людьми, я чувствовал себя каким-то брошенным, неуместным. У себя на родине я привык быть любимцем публики, а здесь сразу — полное непонимание…

Уже со второго курса Зайцев совмещает учебу с работой, целыми днями бегает по Москве, соглашаясь на любые подработки. В общем, крутится как белка в колесе, но при этом успевает и на рынок за продуктами сбегать, и по дому помочь, и с хозяйкой на празднике станцевать. Так потихоньку и постигает Москву, ее ритм, нравы, законы. По счастливой случайности, сосед сверху оказался студентом-старшекурсником того же текстильного института. Он-то и вызывается «подтянуть» новичка Зайцева по такой непростой дисциплине, как «Правила выживания и поведения в среде студенчества столичного, избалованного». Постепенно твердый «неуд» исправляется на «отлично» — Слава Зайцев становится своим в этом доселе неведомом ему мире. А вот с преподавателями отношения строились несколько дольше и сложнее.

— Наш замечательный педагог Раиса Владимировна Захаржевская, преподававшая историю костюма, поначалу не приняла меня, — улыбаясь, говорит Вячеслав Михайлович. — Я, нищенски и по-провинциальному безвкусно одетый, явно был для нее существом антиэстетичным. А еще это мое чисто ивановское «оканье»! Поэтому я всеми силами стремился ей понравится, доказать, что я способен быть лучшим. Пожалуй, именно Захаржевская стала для меня одним из главных стимулов к постоянному самосовершенствованию, движению вперед. Она же погрузила меня в тайны цветовых композиций величайших творцов — Боттичелли, да Винчи, Дали, Кандинского. Я очень многому на-учился у этих мастеров, долгие часы просиживая в театральной библиотеке за изучением их шедевров. Я пытался копировать ни с чем несравнимый, самобытный и совершенно гениальный почерк каждого из них, испытывая от этого колоссальное удовольствие. Ведь когда ощущаешь причастность к чему-то подобному, эмоции испытываешь фантастические.

«ПОД ХРУСТ ФРАНЦУЗСКОГО ЛАВАША».

В саду Эрмитаж Зайцеву всегда по душе. Здесь он хочет отметить и свое 70-летие. Пройдет не так много времени и уже к его, зайцевскому, почерку будут примериваться, в его коллекциях будут черпать новые идеи и его гениальности и смелости завидовать. Первым российского дизайнера признает Франция, чуть позднее именно с подачи велеречивых галлов некогда простого ивановского парнишку окрестят «Красным Диором». Это его имя в чехословацком журнале «Кветы» за 1974 год в статье «Обзор моды за 100 лет» поставят рядом с великим Диором. Россия, родина, отчего-то опоздает с подобными признаниями не на один десяток лет.

О своем первом оглушительном успехе на берегах Сены Вячеслав Михайлович рассказывает нам уже за столиком в уютном ресторане «Парижская жизнь», здесь же, в саду Эрмитаж. Под аппетитный хруст тончайшего французского лаваша, так и брызжущего ароматным маком и кунжутом, из центра Москвы мы на миг переносимся в сказочный Париж.

— Это было в январе

1988 года. Тогда я впервые представил коллекцию Haute Couture на Неделе моды совместно с мадам Карвен — старейшей представительницей французского Haute Couture — в театре Мариньи на Елисейских Полях. Триумфальный успех, после которого от мэра Парижа господина Ширака я получил золотую медаль и диплом Почетного гражданина города Парижа. Это память хранит навечно. Ведь такое долгожданное счастье бывает, наверное, раз в жизни.

— А в Москве нечто подобное было?

— Увы, нет. С таким размахом наша столица меня никогда не чествовала. Но несмотря ни на что, я этот город очень люблю и так же, как Иваново, считаю своим родным. Здесь я вырос, окреп, обрел радость присутствия в мире совершенства формы и содержания, то есть в мире искусства одежды. В своих работах я постоянно обращаюсь к истории русского и национальных костюмов России, познать которую мне посчастливилось именно в музеях Москвы. Так что первоисточником всех моих откровений на тему России была и остается Москва — центр культуры и искусства нашего Отечества. Такая противоречивая и такая притягательная.

По саду Эрмитаж, Москву противоречивую в себе воплотившему, вместе с Вячеславом Зайцевым прогуливались Мария ЕГОРОВА и Александр ОРЕШИН (фото)

«ЖИВОПИСЬ, ГРАФИКА».

Мы хорошо знаем Славу Зайцева как модельера с мировым именем, первым, из наших соотечественников поручившим в 1988 году все знаки признания «равного среди равных» — право показа своих моделей в Неделях Высокой Моды от Мезон де Кутюр в Париже, модель и диплом Почетного гражданина Парижа.

К сожалению, мы знаем значительно меньше о станковом искусстве Славы Зайцева. Между тем, станковые произведения Славы Зайцева находятся в Государственной Третьяковской галерее в Москве и за рубежом в музее Прадо в Мадриде и в Галерее современного искусства в Варшаве, а так же в многочисленных частных коллекциях.

Живопись и графика Славы Зайцева такая же органичная и полноценная часть его творчества, как и ведущая область труда художника — мода. Еще в годы студенчества, уделяя серьезное внимание развитию навыка в живописи и рисунке, он с предельной четкостью сформулировал свою задачу — «добиться того, что бы мысль завладела рукой».

Ни в живописи не в графике Славы Зайцева нет сюжета в общепринятом смысле: жизнь в ее внешних проявлениях, доступная наблюдению, не находит отражения в его произведениях. Происходит это, по всей вероятности, потому что, будучи модельером, Слава Зайцев, слишком много знает о жизни и людях. Именно ему принадлежит высказывание — «моя муза — толпа».

«Экзерсис» — постоянно действующая и периодически обновляемая выставка произведений художника в его студии в Москве. В ее состав в основном входят, в основном, живописные работы последних нескольких лет, выполненные масляной постелью, — материалом, особенно привлекающем сейчас автора. Все, что создается, находит свое место в экспозиции, затем расходится по музеям, выставкам, коллекциям.

«ЗАЙЦЕВ ОДЕЛ АФРИКАНЦЕВ».

Мэтр российской моды Слава Зайцев представил новую коллекцию.

Демонстрационный зал Дома моды Славы Зайцева на проспекте Мира, как всегда, был забит под завязку. Среди друзей и почитателей творчества мэтра российской моды было много звездных гостей: Александра Пахмутова и Николай Добронравов, Вера Васильева и Арина Шарапова (пестрый камзол которой явно напоминал стиль Вячеслава Зайцева). Леонид Ярмольник с супругой Оксаной бурно радовались происходящему на сцене, а Светлана Конеген неодобрительно косилась на своего йоркширского терьера Дусю, которая буквально «пошла по рукам» всего ряда.

Великий кутюрье ослепил публику блеском красок: юбки и шорты, расписанные под хохлому и дымковскую игрушку; ярко-красные и синие лисьи шапки, золотые стеганые пальто, пестрые в полосочку кальсоны и легинсы. Но больше всего зрители дивились на чернокожих манекенщиков, которых маэстро пригласил участвовать в показе. Они устроили на подиуме настоящее шоу: танцевали, возились, резвились, вызывая в публике бурю восторга.

Ирина ЖУРАВЛЕВА Вечерняя Москва, портал городских новостей. №7 (24541)

«70 ЛЕТ СЛАВЫ».

Его женщины хороши до неприличия.

Они не просто прекрасны — они не от мира сего. Всякого мира: социалистического, переходного, новокапиталистического. В 70-е они вызывали споры. Такие высокие. Такие худые. С такими нереально широкими плечами, чудошляпками, высоченными каблуками. Так в то время изображали космических пришельцев. Но они были просто женщинами, надевшими платье-вызов, платьеброню, платье-восторг, — в котором ничего не страшно и никто не указ.

Вячеслав Зайцев праздновал свое 70-летие в Москве, в «Новой опере». Пригласил только тех, кто ему приятен. Приятных людей в жизни Зайцева оказалось много, знаменитых и не очень: почти вся наша эстрада во главе с любимой клиенткой — Александрой Пахмутовой, почти все телеведущие новой и старой формации, театр «Современник» в солидном составе.

А еще были длинноногие девушки с плюшевыми зайцами. Зайцев — 70 штук! Девушки охотно позировали, народ охотно с ними фотографировался — сувенир с юбилея, дорогая!

Правда, совсем сильные мира сего на 70-летии нашего самого знаменитого модельера, одевающего всех — от милиционеров до «Виртуозов Москвы», — были представлены только вечным кандидатом в президенты Владимиром Жириновским. Зал, преимущественно состоящий из богемы, встретил В.В. не совсем приличным «ахом». Владимир Вольфович не расстроился. «Вот у меня костюмчик, — продемонстрировал Жириновский подкладку, — от Славы Зайцева. Ехал. Увидел его Дом моды. Зашел. Купил. Без всяких примерок. Это прет-апорте. То есть готовое платье. Никакой не кутюр. Мне пять раз меряют — шьют плохо. У Зайцева ничего не мерил — вот, сидит как родное!»

— Все знают, я знаю, где Дом Славы Зайцева. Вот где Дом Юдашкина — я не знаю. (Юдашкин сидел в зале. — Ред.) В общем, — продолжал кандидат, — я даю обещание на будущее. К 80-летию получите благодарность от Думы, к 90-летию — орден «За заслуги перед Отечеством» I степени, к 100-летию — Героя России.

Насчет ордена — так Зайцев и во всех биографиях красиво пишет: кавалер ордена «За заслуги перед Отечеством». Степень не указывает. А четвертую степень этого ордена дал 10 лет назад еще Ельцин.

Да и бог с ними, с орденами: перед началом вечера в фойе «Новой оперы» выстроилась плотная очередь, занявшая сразу всю широкую естницу. Это пришедшие на вечер VIPы и просто граждане лично желали поздравить

юбиляра. Поцелуи Вячеслав Михайлович раздавал щедро. «У меня самое любимое занятие в жизни — целоваться», — признался 70-летний маэстро, кстати, ни разу ни присевший за весь трехчасовой вечер. «Еще чего, вы меня поздравляете, а я буду сидеть!» — возмутился он на призыв Эдиты Пьехи: «Обопрись хотя бы на рояль, Слава». Эдита Станиславовна в платье, конечно, от Зайцева, очаровательно спев, как она «могла бы побежать за поворот, могла бы — только гордость не дает», сказала несколько слов, зато каких. «Та Пьеха, которую вы знаете, — это создание Славы Зайцева. Такой он придумал меня много лет назад…» — улыбнулась одна из самых безупречных певиц нашей эстрады.

— Что вы могли бы пожелать русским женщинам? — приставала перед началом вечера пресса, преимущественно журналистки, к Зайцеву.

— Любви. Любви им не хватает. Будет любовь — будет все! — отвечал тот, кто знает, как сделать любую женщину независимой от погоды, плохого настроения и мужских зигзагов.

Вероника АРЦЕБАСОВА , 15.03.2008

«СЛАВА…»

Бывают дни, когда он не выходит из дома. Но из моды он не выходит никогда. Духи от Зайцева духовны, материи — тонки, одежда —    божественна. И порой кажется, что с нами он как минимум лет двести.

Мне сильно повезло, поскольку я лично наблюдал, как Зайцев празднует свой юбилей. Досталось мне место в девятом ряду, а в шестом скромно уселась Людмила Путина в окружении мужественных охранников. Перед этим она вручила юбиляру букет его любимых цветов — лилий и калл. Почти все гости пришли в нарядах Зайцева. Это, понятно, было лучшим подарком знаменитому модельеру. А другим лучшим подарком стали горы плюшевых зайцев — числом более семидесяти штук.

Уже в финале дефиле кутюрье не выдержал — расплакался. От избытка положительных эмоций и плюшевых зайцев. Тем не менее было, доложу вам, довольно весело. Гурченко пригласила Зайцева станцевать ней под песню «Когда мы были молодыми». Актеры театра «Современник», для которого он шил много костюмов, принесли корзинку с пирожками, бутылку вишневки и пропели нестройным хором: «Слава, ты наш эксклюзив». Видимо, не всю вишневку донесли целости и сохранности.

Эдита Пьеха самокритично призналась, что ее звание «самой элегантной певицы СССР» — исключительно заслуга Зайцева. Юбилейную коллекцию Зайцев посвятил своему первому скандальному показу, когда его модели вышли в цветных телогрейках. Правда, в этот раз телогрейки сильно смахивали на вечерние платья.

Спрашиваю Зайцева: «Скажите честно, Вячеслав Михайлович, мой вид не очень вас раздражает?» После паузы по Станиславскому он отвечает: «Не очень». Но, вообще-то, я всегда говорю, что, когда вы идете на прием к Зайцеву, подумайте о своем внешнем виде! Ведь одежда помогает нам чувствовать себя уверенно. Вот я, к примеру, встаю утром, смотрю в зеркало: боже, какой урод! А потом надеваю рубашечку, бабочку или галстук — и красавец, глаз не оторвешь!

Зайцев всегда очень трепетно относился к тому, как одеты его собеседники. Однажды, еще в советские времена, он пришел в Министерство легкой промышленности, и заместитель министра, женщина, ему строго высказала: «У вас длинные волосы, вы показываете дурной пример молодежи!» Зайцев не сдался и выпалил: «А уж вы-то, замминистра, могли бы надеть более приличную одежду!» После этого его в очередной раз сделали «невыездным», несмотря на билет члена КПСС.

Зайцев признается, что когда-то был до противного советским человеком. Прием в партию стал для него настолько серьезным и торжественным событием, что он явился на заседание парткома очень элегантно одетым: в сером полосатом костюме и с фиолетовой бабочкой вместо галстука. Старые коммунисты были шокированы и попросили молодого человека прийти в черном костюме: мол, здесь вам не цирк и не театр. Пришлось Зайцеву в следующий раз явиться в элегантной черной тройке.

А в партию он вступил сознательно — чтобы бороться со злом. И поэтому перед партсобраниями в Доме моделей на Кузнецком приятели просто запирали Зайцева — чтобы не пришел, не наговорил лишнего и никого не критиковал.

САША РЕПИН  «Мужской клуб» Южный регион. 22.08.08. Лица / Родился в рубашке от Зайцева фото: Агентство ФОТО ИТАР-ТАСС